– Да, – крякнул Семка. – Как говорится, хочес покою, готовься до боя. Не повезло вам.

– А как же вы их так близехонько подпустили? – подал голос атаман.

И все разом оглянулись на бывших невольников. И даже их товарищи по несчастью перестали жевать.

Валуй попросил бурдюк с водой – в горле пересохло. Пока он пил, продолжил Борзята.

– И у атамана не две головы. Предали нас, наверное. Иначе не пришли бы к нам на Остров.

– Предателей в казаках нет, – сурово нахмурился Косой.

– А был у нас один – не казак. Семен. Давеча ушел он на охоту с товарищем. А апосля мы его с ногаями увидали. Будто друзья его.

– Кубыть[37], через него ногаи переправу нашли, – поддержал брата Валуй.

– Да, бывает, пригреешь на груди змеюку… Тезка, блин… – Семка опустил голову, но тут же черный чуб вскинулся, в глазах мелькнуло неудовлетворенное любопытство. – Ну и со дальсе-то?

– А дальше привезли нас в Трапезунд, – второй близнец – Борзята – передал бурдюк в протянутые руки. – Выставили на торги, как рухлядь[38] какую-нибудь. Вот этот Кудей и купил. Перевез в Османию. Рядом с Царьградом жили, в шалашах камышовых. Охраняли стражники и иной раз янычары. Эти звери, хоть и нашего вроде роду, славянского, совсем замороченные. Чуть что не по-ихнему – сразу в зубы. Дров не давали, рогожу дырявую кинут укрыться, да и ладно с нас. А кормили – скиба лепешки да кружка воды на день. Если бы не местные одноверцы, что иной раз подкармливали, совсем худо стало бы. Только если на галере выходили, тогда целую лепешку давали – совсем без сил много веслами не намашешься. Понимали. А как покажется им, мол, слабо налегаешь, так шелепугой[39] по спине. Уже всю зиму мы на его галере, словно собаки цепные.

– Эх, миленькие, – подал голос до этого тихо улыбающийся Путило. – Как же хорошо, что вы нас ослободили. Дома родные, поди, поминальную отпели.

– Да ну, кто же живого человека отпевать будет, – Муратко покосился на изуродованную спину казака.

– Так они, поди, думают, я мертв.

Косой возмутился с носа струга:

– Ты же знаешь наш обычай – пока не похоронили, никто тебя в мертвецы не запишет.

Путило обернулся:

– Да? А ведь верно, я и забыл…

Он замолчал. Притихли казаки, задумавшись. Поскрипывали весла в уключинах. Разбежавшийся струг подпрыгивал и качался на волнующихся сурожских волнах. Послеобеденное солнце пробилось, наконец, сквозь толщу разбежавшихся облаков, и сразу нагрелись взопревшие спины. Казаки зажмурились от удовольствия. Атаман облегчено перекрестился: «Слава Богу, не заштормило, услышал Господи наши молитвы».

– Слышь, други, – он повернулся к сидевшим в середине судна невольникам. – А еще кто тут есть, из каких краев?

Борзята склонил голову, разглядывая товарищей по полону:

– А кого только нет. Собры есть, хрваты, валахи – трое, – бывшие гребцы по очереди склоняли грязные чубы. – Татарчонок один даже затесался, – из середины вскинулась смуглая рука. – Ну, и наши мужики – из Белой Вежи, Хотмыжа, Белгорода, Валуек. И мы – казаки донские… Домой едем!

– Да, домой, миленькие, домой! – выдохнул Путило с таким облегчением, что казаки заулыбались.

После обеда ветер сменил направление и потянул точно к берегу, будто помогая казакам, выполнившим богоугодное дело. Три струга, выстроившиеся рядком, быстро приближались к устью Дона. Даже капризная волна перестала захлестывать в нагруженные суденышки. Можно было бы сушить весла, но атаман молчал.

Незадолго до появления на горизонте полоски суши казаки, ожидающе поглядывая на Ивана, поменялись на уключинах. Ждали, атаман даст слабину, позволит сбавить ход. Умаялись же. Но Косой словно не видел и не понимал их взглядов. Прикидывал оказаться на земле с первыми сумерками, а значит, нужно торопиться.