, и я жила в своем же прошлом, по замкнутому кругу просматривая потертую киноленту, изображающую последние секунды жизни Амадины… если бы не я и не моя глупость, овладевшая мной в секундном порыве, то ничего этого не было бы. Я была виновата во всем, что произошло. Виновата в смерти невинных фурри, и эту вину нельзя искупить. Я брала нож, который так и не взялась отмыть, и часто-часто чиркала им по всей лапе: может, хоть физическая боль вернет меня в тот мир, где я должна быть? может, осознание потенциальной опасности этих взаимодействий? Мои капельки крови мешались с запекшейся корочкой алой субстанции на лезвии… Я отбрасывала нож, кидала вещи, приводя свое временное жилище в полное разрушение, позволяла себе слезы… Киллер молчал. Команда пыталась делать хоть что-то, чтобы не пребывать в бездействии, и бессмысленно разрозненно шаталась по всему этому нереальному миру Системы, час от часу все больше теряя последнюю надежду найти Блюбелла и предложить подходящего Четвертого… Я сдавалась. Этот мир умудрился почти полностью сломить меня как живое существо. Я чувствовала тягу Пропасти; она с каждым мгновением все громче звала меня и манила в заветную пустоту, сулящую долгожданный эгоистичный покой и отстраненность от чужих ничтожных, в общем-то, бед… Я сходила с ума… Алани увядала… Лукас тоже метался в какой-то агонии… Мы все умирали… Просто по-разному… Но я же обещала… Обещала всем им… всем нам жизнь… Я не хочу уже ничего… Когда-то же я обходилась лишь тем, что не хотела становиться убийцей для той команды, которая выбрала меня главарем, а сейчас… Я ничего не чувствую, кроме собственной бесполезности; ни о чем не думаю, кроме смутного понимания того, что сделала со мной Судьба, которая так убедительно обещалась на пороге проникновения в мою жизнь; я даже не борюсь с ощущением, что хожу кругами по единственному уцелевшему клочку рваной мертвой земли, в то время как весь остальной мир уже обвалился в Пропасть без дна и прогорел, оставив для меня лишь этот пятачок, что не проживет долго. Все это чересчур тянется, давно пора бы с этим покончить и забыть.

Впервые за долгое время я начала нормально есть. Мои друзья все уже знали обо мне, поэтому ужасно переполошились, разведав о новообретенной моей живой потребности, от которой я раньше имела обыкновение быть отстраненной, как и от своей собственной жизни. И теперь, когда я возвращалась домой, они бегали за мной, как за маленьким фурренком, и с тревогой смотрели, как я поглощаю еду, от которой ранее была готова отказываться более чем на сутки. Мои сокомандники тоже чувствовали, что моя сила воли летит под откос… Вряд ли кто еще видел, и увидит, как я делаю то, что делают все нормальные фурри, которым бывает знакомо чувство голода. Друзья знали, что во мне была эта стальная решимость, которая позволяла мне забыть лечь спать или забыть хоть раз в сутки поесть, но никогда не позволяла остановиться. Благодаря ней я шла напролом через всю боль… до этого момента. А теперь, когда ко мне вернулось что-то живое… После этого я начала спать. Из тех пяти дней, что оставались у нас на тот момент, как эти странные изменения нашли себя в моей жизни, во второй я уже вернулась к тому, что всем нужно хотя бы восемь часов сна. В первый раз я проспала все восемнадцать без пробуждения, пока меня в панике не растолкала Алани.

Весь мир Судьбы уже погрузился в черноту прототипа ночи, и я бы продолжила отсыпать заслуженные неделями бессонницы ночные часы, когда поручения переставали поступать заместо тех, что были выполнены, если бы Уиллоу не вмешалась в мои планы.