. Тогда инициативу взял в свои руки сам С. Ф. Платонов: 30 сентября 1925 г. он попросил советские власти разрешить Академии наук восстановить официальные контакты с ученым корреспондентом Е. Ф. Шмурло. Однако 31 декабря того же года Сергей Федорович получил отказ за подписью заместителя народного комиссара иностранных дел М. М. Литвинова, подчеркнувшего, что, вследствие занятой Шмурло позиции в отношении советской власти, «НКИД не находит возможным вступать с ним в непосредственные деловые сношения»[44]. Окончательный разрыв с Родиной стал для Евгения Францевича неизбежным.

В то же время чехословацкое правительство предложило ученому переехать в Прагу, ставшую тогда местом притяжения интеллектуальных сил эмиграции. «Русская акция», специальная программа помощи эмигрантам, инициированная президентом Т. Масариком, дала возможность продолжить научную работу десяткам ученых. Итальянские исследователи С. Гардзонио и Б. Сульпассо в качестве веского мотива для отъезда Е. Ф. Шмурло называют также приход к власти фашистов во главе с Б. Муссолини[45].

К моменту переезда Евгения Францевича в чехословацкую столицу в ней уже сложилась развитая сеть русских учебных и научных учреждений. В Праге жило и работало немало русских историков – А. А. Кизеветтер, П. Б. Струве, Г. В. Вернадский, В. А. Мякотин, И. И. Лаппо, А. В. Флоровский – некоторых из которых Е. Ф. Шмурло знал еще до революции. Он был тепло принят чехословацкими властями. При поддержке Славянского института в Праге и чешских историков К. Крофты и Я. Бидло ученый издал несколько книг, включая «Курс русской истории», ставший результатом его многолетней научной и преподавательской работы[46].

В римский период жизни научная активность Шмурло была невелика. Он в основном занимался публикацией источников в ущерб подготовке исследовательских работ, на что не раз сетовал друзьям[47]. В пражский период он словно хотел наверстать упущенное – чрезвычайно много работал, писал и публиковал. Конечно, активность его научных путешествий заметно спала, ведь Е. Ф. Шмурло был уже немолод. В феврале 1929 г. он так обрисовывал свое нынешнее состояние в письме к Е. П. Павловой, остававшейся в Ленинграде ученице К. Н. Бестужева-Рюмина: «Перед Вами 75-летний старик, который, однако, слава Богу, еще не чувствует на себе трагической тяжести этого возраста; голова еще светлая и продолжает работать, – работает еще не дурно (перед Вами не стану скромничать и скрывать этого радостного сознания); “ветхий денми”, но еще молодой душою – по признанию многих окружающих; годы, разумеется, уже сказались: ноги не тверды, сердце работает хуже; резкое движение – и уже задыхаюсь; с лестницы, хотя бы и широкой, но без перил не сойти, да и на улице всегда с палкой»[48]. Он жил довольно одиноко. Его сын Сергей работал врачом во Французском Судане, а от сына Павла, оставшегося в Советской России, историк вестей не имел[49]. Невзирая на трудности, Е. Ф. Шмурло работал с невероятным усердием, обрабатывая многочисленные материалы, накопленные в предыдущие годы. Современники вспоминали: «Вы входили в его беженскую комнату, и вас сразу же охватывал дух науки. Книги везде: ими завален письменный стол у окна (а сам Е. Ф. работал за небольшим овальным столом посередине комнаты). На кроватях. На стульях. На чемоданах. На этажерках. На шкапах. Тех, что в шкапах, не видно. Но везде порядок: книги на научных позициях, а не вразброс»[50].

Евгений Францевич Шмурло стоял у истоков Русского исторического общества в Праге, созданного в 1925 г. и объединившего множество эмигрантских ученых. На посту его председателя он оставался до 1933 г.