«Однако, мелкая животина к водопою пришла», – подумал Михей и представил, как бы хорошо было поймать того зверя и приготовить на костре жарёху.

Однажды он увидел лося. Даже издалека зверь казался огромным. Лось без всякого удивления проводил людей и лодку взглядом. Долго не менял позы и смотрел на странный предмет, уходящий вниз по реке.

– Вот это рога, гора костяная, а не рога.

– Вот бы тебе, Михей, такие, – съехидничал Кирьян.

– С тобой поделюсь, мой юный друг.

– Мне чужого не надо.

– Ой, не знаю, Кирюша. Дело-то такое, они без согласия вырастают.

– Тьфу на тебя, Михей! Злой ты, шуток не понимаешь.

– Не, не понимаю, – огрызнулся Михей. – Да и шуточки у тебя дурацкие. Михея каждый обидеть может. – И тут же поинтересовался у Ефимия: – Старшой, когда привал скомандуешь?

– Глядите, Михейка-то уже уработался. Оно и верно, за весло подержался, шибко много сил потратил.

– Ты бы, Хватушка, со своей дубиной повнимательнее был, да на разговоры не отвлекался. На воде, поди.

– Будем идти до Матвеевки. Оттуда начнём карту рисовать. Там и заночуем, – положил конец спору Ефимий.

Подул боковой ветер.

– Однако, хиус[11] потянул, – отметил он. – Можно парус ставить. Веселее пойдём.

Илимка стала раскачиваться, рыскать носом от резких порывов. Но когда подняли парус и он наполнился ветром, лодка пошла ходче и показалось, что качка поубавилась.

Из-за холмов левого гористого берега стал вылезать туман, и скоро будто бы слой ваты покрыл всю реку.

Заморосило, и ветер, словно собранный из туманов и намоченный дождём, вовсе стих. Парус ещё ловил остатки его, а потом повис, и его пришлось убрать.

– Хват, будь начеку и гляди в оба, ничего не видать, как бы с кем не столкнуться. Гребём к берегу, отстоимся, пока туман не уйдёт, – распорядился Ефимий.

Кирьян и Михей дружно навалились на вёсла. Когда ткнулись носом в твердь, то решили, что пристали к берегу маленькой бухточки, которую вода и ветер соорудили, выгрызая землю вершок за вершком. Здесь образовалось тихое плёсо. Кажется, совсем недавно они неслись по быстрой воде, а теперь вмиг всё переменилось, словно кто-то могущественный отнял у реки стремительность.

С туманом пришла сырость и прохлада. Стало зябко и промозгло. И тишина, такая тишина, как будто на реке нет никого, кроме них. И вроде спокойно всё, но отчего-то тревожно. В тумане всё становится как-то невесомее, что ли, обостряются слух и зрение. Но тревожность скоро ушла, сама по себе – раз, и не стало. Люди почувствовали что-то похожее на успокоение и лёгкость – кажется, взмахни руками – и полетишь, воспаришь над водой и землёй, лесом и лугами. Совсем как птицы.

И никто не проронит ни слова, словно все онемели от тишины и невесомости.

Первым почувствовал неладное Хват, он упёрся в шест, тяжело дыша, недоумённо глядя на товарищей. Хотел что-то сказать, но только открывал рот, глотая воздух, – не мог выговорить ни слова. Затем послышалось, как застонал неугомонный Михей. Тонким, дребезжащим стариковским голосом он прохрипел:

– Дру-жо-чки, вы что?

Кирьян, словно не отдавая себе отчёта в действиях, вцепился в весло и пытался грести.

– Суши вёсла, Киря, суши вёсла, – тихо сказал Ефимий, пытавшийся скинуть с себя эту необьяснимую дремоту.

Туман стал ещё плотнее, а сырость, кажется, пропитала всё вокруг. Заметно похолодало…

Следопыты то засыпали, то открывали глаза, шепча как в бреду какие-то обрывки фраз.

Михей и Кирьян не выпускали из рук вёсла, Ефимий полусогнулся на корме, привалившись к толстой рукояти руля, Хват лежал на носу рядом с шестом, который умудрился бросить вдоль борта.