Конституция похожа на пояс целомудрия, ключ от которого хранит сама дама: если она не годится, найдется способ обойти ее или изменить[68].
В конце концов такая практика приведет к тому, что однажды политика вообще перестанет заботиться даже о формальном соблюдении законов – правовое государство эродирует. Возьмем Германию: вопреки действующему законодательству ЕС правительство Меркель, например, форсировало так называемое спасение Греции[69], вопреки существующим публично-правовым договорам приняло решение о выходе из атомной программы[70], вопреки конституции и законодательству ЕС открыло границы для нелегальных мигрантов из безопасных третьих государств[71]. В государстве это продолжается и сверху вниз: высшие чиновники в Германии сетуют, что касательно планов правительства уже простая ссылка на противоположное правовое положение воспринимается как злобная и бесчеловечная[72]. Вот почему не приходится удивляться, что организации и предприятия при таком повороте немедля требуют от администрации «гибких действий», то есть фактически – противоправных разрешений. Коль скоро это служит «благому делу» и соответственно отображается в СМИ, большинство найдется всегда. Подобная реакция имеет место даже касательно действий, открыто направленных против правопорядка, – например, предоставления «церковного убежища» или многолетней оккупации чужих домов левыми автономами. В итоге на соблюдении законов настаивают лишь очень немногие госслужащие да отдельные суды.
Но никакое правовое государство таким манером существовать не может. Пока законы в силе, их надлежит соблюдать. Если они более не считаются подходящими, законодательный орган должен предусмотренным путем принять новые законы, которые будут применяться с момента издания, не имея обратной силы. Растущее незнание таких элементарных взаимосвязей ведет к тому, что правовое государство мало-помалу превращается в государство произвола, где существующее право применяется лишь избирательно и может быть нарушено без всяких санкций, если политическое руководство полагает это желательным. Однако это и есть произвол, как во времена абсолютизма. Коль скоро закон уже не единственное мерило действий администрации, на передний план выходят иные критерии.
Один берлинский друг, который держит в городе несколько ресторанов, рассказывает, что ему пришлось потратить немало времени и денег, чтобы получить разрешение расширить площадь ресторана. Наконец получив разрешение, он обратил внимание делопроизводительницы на следующее: буквально через дорогу араб-ресторатор летом постоянно значительно расширял площадь своего заведения – явно противозаконно – за счет уличного пространства. Разве на это не нужно разрешения? Делопроизводительница закрыла дверь и сообщила: «Нам этот случай известен, но когда мы посылаем туда сотрудников, нам грозят побоями».
К сожалению, данный случай не единичный[73]. И означает это только одно: правовое государство ныне всего лишь пустая оболочка, которая при угрозе насилия сразу же прогибается, уступает. Право применяется только к тем, кто со всем согласен, в остальном действует право сильного. Стимулы, созданные таким образом, губительны: во-первых, правонарушители все больше уверяются, что угрозой насилия добьются своего. Фактически возникший вакуум власти все больше заполняют криминальные кланы и организованная преступность. Во-вторых, законопослушное пока что население постепенно тоже придет к выводу, что быстрее достигнет своих целей, применяя сходные методы. Правовое государство, а с ним и монополия власти подходят к концу.