Но мне удаётся ускользнуть от их рук, и я вбегаю в хижину.

Мне в очи сразу же въедается дым, я прижимаю рукав ко рту, чтобы хоть как-то дышать в этом пекле. Не теряя времени пробираюсь дальше в хижину, оглядываясь по сторонам и ища хоть кого-нибудь из своей семьи. Но жаркое пламя и ядовитый дым ограничивают моё зрение. Чудом я замечаю очертания какого-то человека, подбегаю к нему и вижу своего отца, а также лежащие на его коленях изодранные тела матушки и Микулы.

НЕТ, НЕТ! ЭТО НЕ ПРАВДА, НЕ ПРАВДА!

Всё моё тело дрожит, из очей моих текут слёзы. Я стараюсь дышать ровно, но это у меня не особо получается. Я начинаю задыхаться, и для того чтобы хоть как-то отвлечься, осматриваюсь по сторонам, ища сам не знаю что и никого здесь не нахожу.

Никого здесь больше нет. Никого, даже Надежды.

Я опускаюсь на колени перед отцом и спрашиваю его:

– Где Надежда?!

Но отец меня не слушает. Слишком сильно и велико его горе.

Я его трясу, но он на меня даже не смотрит. Тогда я со всей силы бью его по щеке.

От удара он поворачивается ко мне, и я вновь спрашиваю его:

– Где Надежда?!

– Я… н…н-не знаю, когда я сюда пришёл здесь были только … – не договорив, он начинает плакать над самыми близкими для нас людьми.

Надо уходить отсюда. Надежды здесь всё равно нет, а мёртвым мне не спасти её от этой нечисти. Похоже, отец не может идти сам. Но я не смогу сразу вынести его и брата с матушкой. Мой отец ещё жив, а матушка с братом уже мертвы. Их жизни мне не спасти, а тела пусть возьмет пламя Семаргла.

Я обхватаю отца и с силой увожу нас из этого пекла. С крыши падают горящие брёвна, порождая стену пламени, отрезая нам путь к выходу.

Проклятье. Как же выйти?

Пусть этот обвал и заградил нам путь, всё же одно из бревен образует своеобразный горящий мост, под которым бушует огонь.

А что если пойти по брёвнам?

Едва разглядывая эти, горящие желтым пламенем, куски дерева, я понимаю: продвижение будет малоприятным.

Я беру отца на руки и встаю на объятое пламенем бревно, отец касается моего плеча, и я смотрю в его заплаканные синие очи.

– Оставь меня здесь, сынок, а сам беги, – говорит отец побитым от горя голосом.

– Нет, батюшка. Рано тебе на тот свет отправляться. Держись, если ты упадёшь, то упаду и я.

Отец хватает меня крепче, и я встаю на первое бревно. Меня обдаёт тепло перерастающее в жар. Наши одежды начинают загораться, жар постепенно распространяется по телу, вызывая боль, из-за которой я злобно рычу, но мой отец несмотря, ни на что не произносит, ни звука. Когда я оказываюсь в паре шагов от выхода, моя нога проваливается в бревно и застревает. Отец падает на пол, ещё объятый пламенем, а моя нога, судя по всему, начинает жариться, словно мясо на огне. От этой нестерпимой боли я кричу, как не кричал никогда прежде, словно зверь, угодивший в капкан. И словно дикий зверь я выдёргиваю ногу в надежде вырваться и вырываюсь, вместе с ногой, наружу вырываются языка огня и кусочки красных углей.

От подобной боли моё сердце начинает биться с невероятной скоростью, разгоняя кровь в теле и давая мне приток силы.

Я беру своего отца всего объятого пламенем и стрелой выбегаю из горящей хижины. Как только мы оказываемся снаружи, я кладу его и сам ложусь катаясь, дабы сбить с себя пламя.

Мужики подбегают к нам и обливают ледяной водой.

Измучившись после увиденного и пережитого мною, я ложусь спиной на мягкую траву, приводя мысли в порядок, смотрю на луну и звёзды в ночном небе.

Вера сказала, что им нужна Надежда и наверняка нужна им живой. Ведунья поведала, что к началу второго месяца зимы я останусь последним из своего рода. Значит, пока это время не настало, она будет невредима. Вера также упомянула, что завтра их здесь не будет. Забавно, раньше я бы просил богов, чтобы завтра наступило поскорее, сейчас я хочу замедлить время, дабы успеть поймать негодяев, похитивших мою сестру.