Рядом с Гараниным стоял желтоватый, полный и круглый, как барабан, бухгалтер, а чуть в стороне смущенный председатель колхоза Ивашечкин.

Если бы Акима Морева спросили потом, отдавал ли он себе отчет в своем поступке, он, вероятно, ответил бы: «Все делал не помня себя». Взбежав на крыльцо, он грубо оттолкнул Гаранина.

Появление на крыльце нового человека, конечно, было необычайным, и, однако, лица у колхозников не дрогнули, а глаза смотрели так же, как у людей там, в овраге, – раздумчиво-грустно, как бы говоря: «К чему это?» «Зачем это?»

Секретарь обкома взглядом обежал лица колхозников и задержался на глазах Елизаветы Лукиничны – больших, осмысленных и тоже грустно-задумчивых. Он чуть не крикнул: «Братья и сестры!..» – но сдержался и начал просто:

– Мы, то есть я, секретарь Приволжского обкома партии, и Иван Яковлевич Астафьев, известный вам секретарь Нижнедонского райкома, были у вас. Что ж спрашивать вас о том, как живете? По вашим глазам вижу, они отвечают: «Да уж куда хуже, товарищ секретарь обкома». Плохо живете! Хуже некуда! И виновники такой жизни – вот эта тройка. – Аким Морев передохнул и не помня себя выкрикнул: – Выбирайте председателя колхоза… Сейчас же! Того, кому доверите себя, свой труд, свою судьбу.

Люди стояли не шелохнувшись, словно окаменев. Казалось, они перестали дышать. Только все тот же старик, опираясь на суковатую палку и положив на нее обе руки, а на руки большую седую голову, раскачивался, впившись глазами в Акима Морева. Затем глухо произнес:

– Видишь ведь, сынок, глотку нам, как гусакам, перехватили: не пикнем.

– Кого бы вы хотели поставить во главе колхоза? – спросил деда прерывающимся голосом Аким Морев, ощущая, как у него самого зазвенело в ушах. «Опять высокое давление… черт бы его побрал!» – мельком подумал он, ожидая ответа от старика. Но тишину первым хриповато нарушил Гаранин:

– Командуете? Указание Пленума ЦК попираете, нас, избранников, под овраг: пятки вам не лизали, а кидали правду в глаза!

Астафьев вцепился в правую руку секретаря обкома, угадав, что тот способен сейчас наотмашь ударить Гаранина. Затем сказал Гаранину:

– Таких, как вы, не надобно сваливать в овраг, вы оттуда и не вылезали, – и обратился к колхозникам: – Секретарь обкома советует вам: выбирайте того, к кому у вас душа лежит.

А люди все-таки молчали: то ли для них было неожиданным предложение секретаря обкома, то ли они были настолько укрощены Гараниным, что онемели. Только старик, приподняв голову, снова глухо произнес:

– У нас кишки повымотаны, а секретарь-то партийный не знай еще какой: мил или зол человек? Был у нас тут… Малинов… – И опять, покачиваясь, опустил голову.

– Чудина им в руководители! – выкрикнул Гаранин и дробно засмеялся. – Вот бы! Глядишь, конокрадов организовал бы.

Аким Морев, стараясь унять в себе разбушевавшееся негодование, необычайно тихо произнес:

– Мы были у учителя Чудина. На прощание он нам сказал: «Мне нужно теплое слово партии». Я заявляю ему от имени обкома: такое слово мы ему даем.

И вдруг лица колхозников залились улыбками, спины распрямились, и тут же вверх взвились сотни корявых рук, и детские тоже, а по улице понеслось одно слово:

– Чудина! Чудина! Чудина!

Чудин, согбенно стоявший чуть в сторонке, поддерживаемый Матрешей, разогнулся, открыто посмотрел в глаза Акима Морева и по-мужски, навзрыд, расплакался.

С огромной тревогой покидал Аким Морев колхоз «Партизан»: в соседнем, Нижнедонском районе он ожидал столкнуться с такими же колхозами.

«Если это так, то и Астафьев недалеко ушел от Ростовцева», – думал секретарь обкома, чувствуя, что, несмотря на жаркое солнце, его пробирает озноб.