Разлука была невыносима, но долг обязывал.

Дед Суховей встретил его сердито:

– Где ты шатался, Храбр?

Он был уверен, что такое имя дали парню, – сам волхва о том просил. Почему именно Храбр? Да потому что в детстве мальчуган совсем не плакал, хотя по глазищам было видно, что страх и боль он испытывал нередко.

– По-иному меня боги нарекли, – отозвался парень, склонив голову. – Вольга я.

Суховей нахмурился, но промолчал. Собрался спешно и ушел куда-то…

– Не в тот мир ты заглянул на Перерождении, – сокрушенно сказал Суховей, вернувшись лишь под вечер, и вздохнул тяжело: – Чей же ты сын? Какая матерь тебя породила? Не знаю, какого ты роду-племени, но доля тебе досталась – не позавидуешь.

И он рассказал, что нашел Вольгу младенцем на берегу – в корзине, завернутого в волчью шкуру. Шкуру Суховей выбросил и никому не сказал. Сразу к волхву его отнес для заговора-отговора от злых духов, все-таки найденыш – вдруг чего.

Но и словом не обмолвился про волчью шкуру.

Только Дождезов как увидал мальца, тут же поморщился:

– Навью от твоего приемыша разит!

– Тиной болотной от него несет, я его на другом берегу нашел, – соврал Суховей.

Дождезов рассердился, мол, он волхвует только для Воронов, но дело свое всё-таки сделал.

Вот и теперь Суховей ходил к Дождезову – за объяснениями.

О таинстве Перерождения говорить запрещено, но волхв обязан был Суховею жизнью, когда-то спас он его от верной гибели, потому Дождезов и рассказал, что произошло с найденышем: о том, что он отправился не в мир Прави, как было должно, а устремился в Навь. Но пока неясно: сидит ли в парне тьма Нави основательно, или она его лишь пометила на время?

Дождезов посоветовал тайно отвести приемыша к жрецам-двубогам. Они хранят старую веру, когда почитали лишь двух богов: поклонялись Белобогу и Чернобогу в равной мере и степени. Со временем люди перестали поклоняться Чернобогу, начали чтить только светлых богов, прародителем которых был Белобог. Но для двубогов всё осталось по-прежнему. Только староверов очень мало теперь осталось.

Вот им совсем нетрудно обратиться к Чернобогу и попросить его оставить парня в покое. У Дождезова так не получится, он служит только светлым богам.

Однако волхв подсказал, где искать жрецов-отшельников.

Дед, долго не раздумывая, велел парню собираться в дальнюю дорогу.

– А ежели и без того обойдется? – заупрямился Вольга, ему вовсе не хотелось отправляться неведомо куда, но больше всего он не желал надолго покидать Дарёну.

– А коли Навь приберет тебя к рукам, что тогда? – нахмурил брови Суховей. – Вдругорядь обернешься волколаком, как на обряде. Хорошо – коли сбежишь, а упадешь посередь Гнездовья в беспамятстве? Тебя тут же убьют, волчью пасть замкнут.

Спорить с дедом бесполезно, Вольга знал это с раннего детства. Спозаранку и пустились в дорогу.

Через Дрёму-реку перебрались на лодке, спрятали ее в прибрежных кустах и двинулись вглубь чужого леса. Суховей давненько сюда не забирался, а парень, побывав здесь только-только, уже хорошо ориентировался, но где-то на полдня пути. Скорым шагом он вел деда мимо спрятавшихся небольших болот, в обход непроходимых завалов бурелома, выводил к лесным ручьям.

Но полдня прошло, и дальше их поджидала неизвестность.

Лишь на третий день они подошли к небольшому горному хребту, где, по словам Дождезова, и обитали жрецы. Когда солнце было уже в зените, путники наконец-то разыскали их пещеру. Здешние жители встретили гостей настороженно и ни в какую не признавались, кто они есть, пока Суховей не шепнул им заветное слово от Дождезова.

Время Чернобога начинается только с наступлением сумерек и длится до утра, потому и таинство жрецы назначили на поздний час.