Вечерело. Теплое августовское солнце ласкало и успокаивало своим золотым свечением лес, водную гладь реки. Залитый кровью снеккар, в окружении десятка норманнских трупов, уже выглядел не так зловеще, а скорее неуместно. На мои плечи навалилась вселенская усталость, сейчас меня могла забороть даже Златка. За спиной послышались шаги и перешёптывание множества голосов:

– Боярин Андрей свет Любомирович, сказывай делать что?

Бабы с детьми не успевшие далеко убежать, первыми вернулись и теперь озирались на побоище и меня. Отрок целый хирд норманнов в одиночку, смертным боем побил, диво дивное, богатырь былинный. Я позвал:

– Кто из вас, за старшую сейчас? Всех мертвых из одежды вытряхнуть и голыми в реку на стремнину, что бы унесло подальше. Всё с них, что дельного отмыть и на снеккар, его тоже помойте. Мне молочка бы с лепёшкой, притомился я что-то нынче.Пока бабы разбрелись скорее выполнить поручения, я с топориком сходил вырубить стрелы из трупов, а то отправят на дно с ценными вещами. Потом сам разделся догола и полез в реку поплавать и помыться. Чтобы поставить в головах местных всё на свои места, объявил, что дружбу вожу с водяным, вот и не утопну никогда.

Через пару часов, уже при свете луны, снеккар был выскоблен, и я, накормленный, укладывался на нем спать. Греть меня община отправила двух девок, сильно переживающих, чтобы боярин не погнал и не разгневался. Тут понятно, понести от такого славного воина большой прибыток деревне, а девкам почёт великий. Утром на меня навалились новые заботы, что делать с кораблём, амуницией воинской и припасами, если следом явиться таких два, то каким бы сказочным не был богатырь, ему кранты и деревне тоже. Пришли и мужики, пережидавшие опасность где-то в чаще лесной. Старейшина сбил меня с мысли своим вопросом:

– Боярин, когда отдашь нашу часть добра с лодки? – за что сразу получил посохом в лоб, полдня потом провалялся возле снеккар. Один я, по-моему, переживал чтоб не отдал тот богу душу, общинники же считали, что дедок так лучше поучение моё усвоит. Тяжело понять мне пока местных, вот так, бросившие на погибель женщин и детей, мужики преспокойно вернулись и ходят теперь с деланным видом, указывая бабам, а те и не думают обижаться. Главное хозяйство цело и кормилец жив.

Корову и козу с корабля в деревню я всё-таки отправил. Теперь я точно за дело харчуюсь у общины, всё-таки защитник и собственник скотины, переданной во временное пользование. С мужиками на вёслах отогнали кораблик в затон, скрытый с реки, и вытянули целиком на катках из воды, чтобы в зиму льдом не подавило. Думаю, утеплить его, послужит жилищем мне покудова.

Всю осень я устраивался на новом месте, перетащил всё своё хозяйство на снеккар, попутно утепляя его. Соорудил на нём не очаг, а самую настоящую печь из камней и обмазал глиной, чтоб не чадила с дымоходом. Обе девицы, ночевавшие со мной в ту ночь после боя, всерьёз занялись хозяйством и обустройством моего жилища, с особой гордостью рассказывая деревенским, какие хоромы у их мужчины и про шкуру огромного медведя, добытую мной аж голыми руками. Не помню, чтобы я звал их жениться, но девицы деловито взялись сообщать общине пожелания богатырские и передавать от меня милость, в виде излишков мяса и рыбы. Памятуя о физической мощи норманнов и что вывез я тот бой на внезапности, скорости и во многом удаче, решил посвятить эту зиму набору мышечной массы, ну и чтобы доспехи трофейные было легче по фигуре подогнать.

Уже сходили краски осени и лес принимал унылый вид, темные воды реки поутру покрывались в заводях льдинками. На струге я делал обход плетёных водяных ловушек, проплывая мимо островков, повторяя причудливые изгибы реки, внимательно слушая звуки леса. Кто там может таиться? Вдруг прямо сейчас внимательно наблюдая за мной сквозь кустарник, по берегу крадётся хищный зверь или тати с натянутым луком, стоит отвлечься и пустят стрелу. Тихонько, почти сливаясь с плеском волны и шёпотом камыша, услышал слабый писк из высокой травы, покрывающей песчаную косу, соединённую с берегом тоненьким перешейком. Подростковое любопытство повернуло лодку. С опаской, оглядывая подступающую к воде чащобу, причалил в самое навершее косы. Искать не пришлось, как только я раздвинул посохом траву, показался маленький пятачок с утоптанной травой, посреди него лежала волчица – из её бока торчал обломок стрелы, а возле титек возились три пушистых комочка. Что же, безумие и жадность двигали мной. Я вытащил обломок из её раны, волчица была ещё жива, но шевелится и как-то реагировать уже была не в состоянии. Уложил её на мешковину и поволок к лодке, думая о шикарном, почти не попорченном мехе. Кто пробовал поднять тело в бессознательном состоянии, понимает, каково кантовать 80 килограмм. Решил пока не разделывать трофей, чтобы лодку кровью не испачкать, потом вернулся и собрал в мешок волчат. Уже возле снеккара, когда выгрузил добычу на берег, чёрт дернул меня достать и погладить волчонка, глаза волчицы открылись, и я увидел в них взгляд матушки Милавы, переполненный тревогой и любовью. Сунул щенка прямо к носу, она облизала его и затихла. В общем сделал я выгородку на корабле своём и поселил там барышню болезную с детьми мохнатыми. Волчата постоянно пищали и барахтались, тревожа редко приходящую в себя мать. Волчица худела на глазах и угасала, несмотря на мои упорные попытки её напоить и сунуть в пасть маленькие кусочки мяса; конечно о кормлении потомства и речи не шло. Уже от безысходности назвал её Ракша, как у Киплинга было, чтобы как-то обращаться. Переехал к волкам, тщетно пытаясь согреть своим телом слабеющую волчицу и выкармливая волчат коровьим молоком под осуждающие возгласы девок, мол нельзя с волками жить.