«Оставь, волосы ещё не высохли». – Сурово сказала ему мать, и тот стыдливо опустив глаза, уставился в пол. Ребята, перекрестившись на Образа, поздоровались.

«А, это вы». – Проговорил Кузьмич, сидевший в углу за столом, под лампой. Перед ним, на газете лежал располовиненный карбюратор от колхозного трактора СХТЗ-НАТИ, в одной руке он держал отвёртку, в другой, жиклёр, который продувал губами и просматривал на свет. Из угла тянуло керосином. «Давай, в общем завтра, после школы, подходите, я за базой пахать буду, до большака, там где „Волчий лог“ начинается. И чтоб не спали за плугом, свалитесь под нож, что я матерям гутарить буду». – Закончил инструктаж Кузьмич. Ребята, молча, кивнули и собрались, было уходить, но Кузьмич их остановил. «Куда вы? Щас Варька мыться будет».

За кухонной перегородкой, куда та пошла набрать воды, грохнула крышка чугуна, звякнул ковш о край оцинкованного ведра. Варька вышла и поставив ковш на лавку, съехидничала:

«Зараз…, только платье сброшу». Она, скрестив руки внизу, взялась за низ платья и задрав его выше кален, сделала вид, что снимает совсем. Ребята рванули к двери, Ванька споткнулся о порог, Володька кубарем перелетел через него. Раздался громкий смех Кузьмича:

«Га, га, га…». Петька тоже засмеялся, вереща как кастрированный поросёнок.

«О…, ну будя, дурак старый. А, ты тоже, бесстыжая». – Мать шлепнула по Варькиной плотной, круглой заднице, намыленной рукой. «Постойте, куда вы, зараз вечерять будем». – Остановила ребят в сенцах Варькина мать.

«Не, спасибочки тёть Наталья, мы домой, поздно ужо». – Смущённо переглядываясь, ответили те и выбежали на улицу. Было уже совсем темно, всё небо было усыпано звездами. На деревне лениво перебрёхивались собаки. У «Ларионычей», с насеста, под железной крышей, звонко прокричал петух. Ему ответил другой, потом третий, четвёртый и кочетиная песня понеслась, покатилась по всей деревни, по всем дворам, где хозяева, ещё могли прокормить кур. Где-то далеко, пролетая над болотами, противно прокричала серая цапля. Стайка чирков над речкой пронеслась со свистом, рассекая чистый, прохладный воздух.

«На „Пупкинские болота“ полетели». – Задумчиво сказал Володька.

«Ты был там?». – Спросил Ванька.

«Был. Мы с батяней, в начале энтого лета аккурат перед войной, белый мох там драли, на новый сруб, по грудки в трясине полные корзины тягали». И Володька, приложив правую ладонь ребром, чуть ниже горла, указал, докуда доходила болотная жижа. Ванька подумал и спросил:

«Слыхал, чего Кузьмич гутарил?».

«Чё…»

«До „Волчьего лога“ пахать будем».

«Ну».

«Боишься?».

«Чё бояться-то».

«Чё, чё… „Волчьего лога“ дура».

«Зараз как дам, в нюх. Сам дура. Чего его бояться?».

Ванька задумался и тихо добавил:

«Там, кости человеческие, черепа, каждую весну вымывает. Помнишь, дед Вова рассказывал? Раньше, торговых людей, какие ехали по большаку за товарами на Липецк, Воронеж, Елец их в логу грабили лихие люди, убивали, потом закапывали, а каких так бросали. Волки там живут…, ты же знаешь. Таперече эти…, дезертиры».

Володька не чего не ответил, поднял воротник, своего старенького, драпового пальтишки и пошёл, напрямую, через жнивьё, по стёжке.

«Кошка!». – Вдруг вскрикнул Володька. По полю не спеша, скакал серо-рыжий, ушастый, зверь.

«Какая кошка. Заяц». – Ответил Ванька.

«Во здоровенный…! А их едят?». – Задумчиво спросил Володька и кинул в зайца грудкой, тот наддал веселее.

«Едят. Я в книжке читал. Да и дед „Тишуня“ рассказывал, что в „германскую“ они их ели, в Польше и в Австрии. Больно уж их австрийцы уважают». – Вспомнил Ванька.

«Во подстрелить-бы. Мяса то сколько». – Мечтательно произнёс Володька.