«Нам…, такие специалисты здесь нужны, для выполнения государственных задач ОСОБОЙ… важности!». – Заявил Матвей Давыдович, укладывая в посылку на большую землю; банки с красной икрой, вяленую рыбу, медвежью желчь, сушёный золотой корень и… не стал подписывать.




Как пустая глазница зажила, Ларионыча отправили опять строить железную дорогу. Дошёл до разведанных, угольных, месторождений у речки Большая Инта. Уголь с этих шахт теперь отправляли по построенной заключёнными УСЕВЛОНа ОГПУ железной дороге в блокадный Ленинград.

Жарким, засушливым летом 1936 года после смерти Максима Горького 18 июня и начавшегося на следующий день полного лунного затмения которое накрыло практически всю Россию, срок заключения Ларионыча закончился, но его и не думали отпускать. Только в конце сентября после снятия Иосифом Виссарионовичем Сталиным Ягоды Генриха Григорьевича и…




…назначении Первым Народным комиссаром Внутренних Дел СССР – Ежова Николая Ивановича, Ларионыча сразу – же освободили и он смог вернуться в деревню. В чём отбывал срок, в том и приехал – рваный ватник, тюремная чёрная роба, тяжёлые, жёсткие ботинки, из вещей привёз только небольшую картину – натюрморт. На листе фанеры, был изображён букет цветов в вазе на столе. Стол, покрыт белой скатертью на скатерти, лежало расписное, фарфоровое блюдо. На блюде – сочные, спелые, южные, фрукты; лимоны, персики, абрикосы, виноград, инжир. Рамка картины была сделана из лакированных распиленных вдоль ножек от этажерки. Эту картину подарил один заключённый – художник, Ларионыч его как-то от уголовников спас. Картина висела на стене в бараке над нарами Ларионыча и грела ему душу длинными, холодными, тоскливыми ночами. В колхоз он не вступил, хотя и звали, решил остаться единоличником, но работать в колхозе не отказывался, вкалывал за троих, больше любого колхозника. И на посевной, и на покосе, и на уборочной работал как оглашенный, да и пять сыновей помогали. Старшему семнадцать, средним пятнадцать, четырнадцать, двенадцать, младшему шесть, были ещё две девки, старшая двадцати лет и младшая, родилась по возвращению, четырёх лет. Жена Ларионыча ездила к нему семь раз. В 1923 году приезжала два раза, свидание не разрешали. В следующем году, собрала денег, кольца золотые, серьги – отдала, кому надо и свидание разрешили, выписали пропуск на зону. Правда всего на три ночи, но она и этому была рада. Каждый раз после возвращения, через девять месяцев, она рожала и каждый раз парня. Деревенские бабы, аж завидовать стали.

«Мы рожаем, всё девки, да девки, а ты как под Архангельск уедешь, так оттуда, с парнем. Может и нам до Архангельска билеты взять». – Смеялись они.

«Так, какая девка такое выдержит, две недели туда, две недели обратно, а с мужем…, всего-то одна дельная ночь». – Отшучивалась она. В этом, 1941 году на фронт Ларионыча не взяли, по инвалидности, какой из него солдат без правого глаза. Жена поняла это по-своему. Бабам, довольная, объясняла, что это… ей: «За пятнадцать лет без мужицкой ласки».

Ларионыч, с сыновьями, не какой работы не гнушались, зарабатывали трудодней больше всех в колхозе. Мешки зерна, отрубей – за трудодни, увозили телегами от колхозных амбаров. Для себя накашивали сена на всю зиму, оставалось и на продажу. Сажали много картошки, проса, свеклы, собирали много яблок в своём саду, вишни. Лишнее продавали, продавали мясо, яйца, сдавали молоко. Деньги тратили на лес, кровельное железо, в общем, жили не плохо, но в деревне их не любили. Другие не то, что хуже работали, нет, вкалывали тоже, будь здоров, но жили как-то проще, спокойней. Накормил детей, сам поел, скотину покормил и слава Богу. А завтра? А завтра, как Бог даст, а эти…, гребли всё под себя, да для себя. Некоторые в деревне всё – же завидовали им, но большинство нет…, просто не любили и всё. Братья, «Ларионычи», в школе часто дрались. Ваньке с Володькой от них тоже доставалось, с ними сладить, было тяжело, если только всемером или даже десятерым на них навалиться, что ребята и делали. Но, «Ларионычи» – братья, отлавливали потом каждого, по одиночки и дубасили будь – здоров, не кому не прощали, помнили обиды очень долго.