А может, мне и вовсе не следует молиться языческим богам. Моя рука невольно скользит в правый карман, выуживает золотую монету, и облегчение наполняет меня, когда я сжимаю её липкими пальцами.

Поднимаюсь на ноги. Сжимая кинжал в руке, подхожу к Гашпару и встаю справа, чтобы он мог смотреть на меня своим здоровым глазом.

– Что же ты будешь делать, Барэнъя Гашпар? – спрашиваю я. – Убьёшь меня на месте?

Принц встречает мой взгляд и выдерживает его. Слишком долго. Его чёрный глаз пылает, и я ненавижу его с новой силой. Ненавижу за то, что он стал рабом худших порывов своего отца, за его топор и чёрный шаубе Охотника, и за то, что он привязал меня к Пехти. Но больше всего ненавижу за то, что я боялась его, что он заставил меня почувствовать себя мёртвой даже до того, как это случилось бы.

Страха больше не было. Его пальцы крепче сжимают рукоять топора, но я даже не вздрагиваю. Я видела, как он сражается. Не то что я сама такой уж искусный воин, но если дело дойдёт до схватки – я выиграю.

В итоге Гашпар так и не поднимает своё оружие. Медленно, равнодушно моргает, потом спрашивает:

– Ты знаешь легенду о туруле?

Непонимающе смотрю на него, пытаясь осмыслить вопрос. Это так неожиданно, что моя хватка на рукояти ножа ослабевает. Хорошая бы получилась уловка, если он собирался убить меня. Но, взяв себя в руки, отвечаю:

– Конечно знаю. Это одно из множества сказаний Вираг. Но какое дело Охотнику до языческих легенд?

Гашпар извлекает из-за ворота своего шаубе кулон на серебряной цепочке. Сняв её, протягивает мне. Это небольшой диск из чеканного металла, на котором стоит печать Ордена Охотников – та же печать, что украшает нагрудник его коня. На переднем плане изображён символ Принцепатрия, трёхконечное копьё. Но за ним, выгравированные так слабо, что мне приходится напрягать зрение, я различаю очертания ястреба.

– Король очень интересуется языческими легендами, – отвечает Гашпар. В его голосе я чувствую тяжесть. – Особенно этой.

– И почему же?

– Потому что силы он желает больше, чем чистоты, и хочет найти способ выиграть войну. – Гашпар снова надевает кулон, прячет его под шерстью своего шаубе. – Что Вираг рассказывала тебе про турула?

Воспоминание о том, что рассказывала Вираг, абсолютно ясное, кристально чистое, сияет в моём сознании словно осколок битого стекла. Легенду о туруле она упоминала не так часто, приходилось её упрашивать. Это случилось после одной из моих многочисленных попыток разжечь огонь, и Вираг настиг приступ великодушия. Вместо того чтобы отругать меня, видящая посадила меня к себе на колени и попыталась поведать мне сказания о происхождении: как Вильмёттен достал звезду Иштена со дна моря, как отправился на Крайний Север по длинному потоку, как выковал меч богов.

– Всё это – сказания о происхождении нашего волшебства, – сказала тогда Вираг. – Нельзя даже надеяться постичь любой из трёх даров, не понимая, откуда они взялись.

Я считала дары на пальцах – сотворение огня, целительство, ковка. Каждый – сложнее, неуловимее предыдущего. Но был и четвёртый дар, овладеть которым я не могла и мечтать. Тот, который чтили больше прочих.

– А как же дар Видения? – спросила я. – Откуда взялся он?

На этот раз Вираг не ухватилась за возможность рассказать очередную историю. Глаза у неё не сияли тем голубым огнём, подпитываемым её горячей любовью к нашему народу – как каждый раз, когда она говорила о таких вещах. Напротив, в тот миг её глаза показались странно пустыми, словно два тёмных колодца, и в мягком свете очага её лицо выглядело особенно постаревшим.

«Вильмёттен устал от долгого пути, – начала Вираг. – Он хотел вернуться домой и отдохнуть, хоть и не знал, что его ждёт, когда он вернётся в своё селение. И тогда он увидел огромную птицу с огненными перьями, летевшую по гладкому серому небу. Казалось, птица манила его за собой. И Вильмёттен пошёл следом, пока наконец не увидел, как она устроилась на вершине высоченного дерева. Это было самое высокое дерево, которое он когда-либо видел, – его широкий ствол пронзал самые облака».