Одни травы бабушка собирала днем, другие – ночью. Ночные сборы Надя любила больше всего. Такие ночи были, как праздник. Надиной обязанностью было носить фонарь. От возбуждения и гордости девочка не могла молчать и разговаривала шепотом, но бабушка не отвечала ей. Найдя нужную поляну, она закрывала глаза и принималась нежно и осторожно ощупывать травы, пока не находила нужную. Тогда она наклонялась к ней и начинала шептать травинке похвалу, а потом уже срывала ее и клала в свой нарядный фартук. Надя стояла рядом, держала фонарь над головой Тамары и смотрела, как в небе загораются и гаснут звезды.

Целебных трав бабушка собирала понемногу и сушила их маленькими пучками. Иногда она срывала всего один стебель травы. Когда Надя спрашивала, почему она не набирает больше, бабушка ей отвечала, что не каждая трава говорит с ней, не каждая травинка и цветок хотят исцелять. Еще бабушка говорила, что никому нельзя рассказывать эти знахарские секреты, иначе они растеряют свои силы.

Девочка впитывала все знания, как губка, с радостью выполняла ту работу, которая была ей посильна. Мать сильно злилась на нее за это и часто, в отместку, или, скорее, из ревности лупила ее дома веником. Бабушка жалела Надю, гладила шершавыми, морщинистыми руками ее каштановые кудри, смотрела на девочку грустными глазами. Надя обнимала ее в такие моменты и спрашивала:

– Ты так сильно меня любишь, потому что у нас с тобой глаза одинакового цвета?

– Я верю в твою силу, Надя. В тебе есть свет. Он особенный. Свет надежды.

Беззаботное время закончилось, когда Надя пошла в школу. Ее, выросшую на окраине села, не приняли одноклассники, знавшие друг друга с детского сада. Выросшая одна, без братьев и сестер, девочка не умела играть в игры, ей сложно было влиться в детское общество, к которому она не привыкла.

Надя с большой обидой и непониманием отнеслась к тому, что над ней смеялись, обзывали и били при любом удобном случае. Ее называли безотцовщиной, кричали вслед, что она цыганское отродье, дочь шлюхи, оборванка.

Каждый день приносил девочке новое разочарование, поэтому в школу она шла с большой неохотой. А после уроков плакала в одиночестве от обиды и непонимания. Мать не желала вникать в Надины проблемы, строго смотрела на нее, молчала. У нее были свои проблемы, поважнее Надиных. Бабушка успокаивала, говорила, что все пройдет.

– Ты справишься!

– Но как я могу справиться, если против меня весь класс?

– Потерпи, девочка моя, всему свое время. Ты справишься, я верю в твою силу.

– Ты веришь, а я нет! В сказки твои не верю и в силу тоже, – крикнула в ответ Надя и снова закрыв лицо ладонями, уронила голову на стол.

Растапливая печку, бабушка смотрела, как за окнами ветер срывает последние желтые листья с деревьев, думала о том, что дом ее совсем ветхий, и холодные осенние ветры так и рвутся внутрь, и, может быть, дров не хватит до конца зимы. Она гладила плачущую девочку по вздрагивающим плечам, перебирала вьющиеся волосы и говорила:

– Люди начинают уважать того, кто не похож на них, только в том случае, если он сильнее. Запомни это, Надя.

Надя сжимала кулаки под столом и кусала губы до крови. На улице дул ветер, он был свободен, в отличие от нее.

Молодая учительница Нина Львовна, как могла, опекала Надю. Но она не могла находиться рядом с ней постоянно. Ей было жаль маленькую кудрявую девчушку, которая сидела, ссутулив плечи, за последней партой. Садиться за первые парты она категорически отказывалась.

Надя замкнулась, перестала разговаривать, сторонилась одноклассников. Но на подзатыльники она научилась давать сдачи, и даже начала одерживать победу в схватках с задиристыми мальчишками. Домой она приходила с синяками, ссадинами, а бабушка регулярно ставила заплатки на ее школьной, и без того плохонькой, одежде.