Деловая суета охватила замершую станцию. Надежда, тоненьким ручейком, начинала пробиваться сквозь отчаяние "Тихой Заводи".

Однако не все из спасенных горели желанием немедленно бросаться на помощь своим спасителям. Степан Матвеевич, хоть и согласился сотрудничать, явно действовал под давлением обстоятельств и более решительных товарищей. Но был среди железнодорожников еще один – начальник станции, некто Евлампий Кузьмич Пыжов, мужчина тщедушного вида, с бегающими глазками и руками, которые он то и дело заламывал. Когда Чапаев отдал распоряжения, и бойцы с частью железнодорожников направились к угольным складам и водокачке, Пыжов вдруг заартачился.

– Не пойду! Никуда я не пойду! – заканючил он, когда Петька подошел к нему, чтобы уточнить расположение ключей от какого-то подсобного помещения. – Там же… там же они! Упыри эти! Шум привлечет! Они вернутся! Нас всех сожрут! – Он вцепился в свой потертый пиджак, словно пытаясь спрятаться в нем.

Петька сначала растерялся от такой откровенной трусости. Он посмотрел на Аньку, которая смерила Пыжова презрительным взглядом, но промолчала, продолжая следить за окрестностями. Чапаев, услышав причитания, нахмурился, но вмешиваться не стал, лишь махнул Петьке рукой – мол, разбирайся сам.

– Да тише ты, гражданин начальник! – попытался успокоить его Петька, стараясь говорить миролюбиво. – Мы ж с оружием, нас много. Не сунутся они. А уголь нам позарез нужен, и вода. Без этого – кранты. И вам тут сидеть безвылазно – тоже не сахар, поди?

– Лучше тут, в тишине, чем там, в пасти у них! – не унимался Пыжов, его голос срывался на визг. – У меня сердце слабое! Я человек нервный!

Петька вздохнул. Уговоры не действовали. И тут его взгляд упал на массивные серебряные часы на цепочке, выглядывавшие из жилетного кармана Пыжова. Часы явно были старинные, добротные. В голове у Петьки что-то щелкнуло. Он вспомнил, как в одной карточной игре, которой его научил старый сапожник еще до революции, блеф и неожиданный ход часто приносили победу.

– Понимаю, Евлампий Кузьмич, понимаю, – вдруг сменил тон Петька, сделав лицо серьезным и значительным. – Дело ответственное, рискованное. Но и награда за риск, знаете ли… бывает соответствующая. – Он кивнул на часы. – Часики у вас, я смотрю, знатные. Фамильные, небось?

Пыжов инстинктивно прикрыл часы рукой.

– Фамильные… От деда еще… Какое это имеет отношение?

– Самое прямое, Евлампий Кузьмич, – Петька понизил голос до заговорщицкого шепота. – Видите ли, товарищ Чапаев очень ценит символы. И время. Особенно сейчас, когда каждая минута на счету. А такие часы… это ж не просто часы, это символ точности, надежности! Как раз то, что нужно нашей "Победе" на пути к великой цели! – Он сделал многозначительную паузу. – Мы, конечно, могли бы их… ну… реквизировать для нужд революции. Но это как-то не по-товарищески. А вот если бы вы, Евлампий Кузьмич, как сознательный элемент, добровольно предоставили их нам… во временное революционное пользование… так сказать, на хранение и для сверки времени в штабе… пока мы Москву не освободим… Это был бы ваш личный вклад! И товарищ Чапаев, уж поверьте, такого не забывает.

Петька смотрел Пыжову прямо в глаза, и в его взгляде была такая хитрая смесь дружелюбия, намека на неизбежность и обещания каких-то неясных, но значительных благ, что начальник станции растерялся. Он переводил взгляд с Петьки на свои часы, потом на грозную фигуру Чапаева, который как раз отдавал какие-то резкие команды бойцам у угольного склада. Перспектива лишиться фамильной ценности "для нужд революции" без всяких компенсаций явно пугала его больше, чем упыри в данный конкретный момент, особенно когда рядом столько вооруженных людей.