– Хоть в чем-то мы согласны, – заметила она, взмахом руки рассекая жидкость.

Следующая схватка прошла так же, как предыдущая. Тем не менее Цзянь упорствовал. Пять раз он поднимался с пола и бросался на Тайши. Пять раз она швыряла его наземь. И все труднее было подняться.

После шести бесплодных попыток Цзянь валялся на полу, чувствуя боль и онемение во всем теле. Но в первую очередь пострадало его самолюбие. Вчерашний проигрыш мог быть чистой случайностью. Однако два поражения подряд сломили Цзяня. Он был непобедимым воином, спасителем Чжун, величайшим героем за все время существования Просвещенных государств. И вот его с легкостью одолела и осыпала оскорблениями какая-то жалкая старуха, которая сказала ему, что он сплошное разочарование, да к тому же еще и самозванец.

Самообладание наконец покинуло Цзяня. Он заплакал, сотрясаясь всем телом от рыданий. Юноше казалось, что жизнь утратила смысл. Мысль о том, что он потерпел поражение, не давала ему покоя. Он не оправдал надежд.

Цзянь свернулся клубочком, старательно не глядя на Тайши. Его лицо горело от стыда. «Герои не выказывают своих чувств», – твердил ему в детстве Ван. «У настоящего воина стальная выдержка», – добавлял Нинчжу. «Герои не плачут. Плачут только маленькие дети. Ты герой или плакса?» – орал ему в лицо Синсин. Остальные наставники молча смотрели на него с досадой и презрением каждый раз, когда он давал волю чувствам. Цзянь научился быстро справляться со слезами. Но теперь их накопилось столько, что сдержаться было нельзя. Он не знал, сколько времени пролежал на полу, рыдая как дитя.

Чья-то рука коснулась его плеча.

– Ты хорошо дрался, мальчик. Лучше, чем я думала.

Тайши опустилась на колени рядом с ним. Цзянь попытался ее оттолкнуть и прикрыть лицо. Она мягко удержала его.

– Нет позора ни в слезах, ни в поражении. То и другое может быть источником силы.

Он шмыгнул носом, сел и взглянул на Тайши.

– Разве это не значит, что я слаб?

Она впервые улыбнулась.

– Сознавать и выражать свои чувства – не слабость, а великая сила, если научиться ей владеть. Я хочу, чтобы тебе было не все равно. Порой даже обидно до слез.

Цзянь сел и вытер с лица слезы и сопли. Тело у него все еще ныло, но он знал, что это скоро пройдет. Мягкость Тайши его удивила. Возможно, Цзяню просто померещилось, но эта старуха вдруг показалась ему не такой уж мерзкой. В ней чувствовалось материнское тепло, которого он раньше не замечал.

Цзянь шмыгнул носом.

– А ты вернешь мне слуг?

Тайши издала нечто среднее между смешком и фырканьем и встала.

– Не говори глупостей. Вставай. Умойся и позаботься о завтраке.

– Но я не умею готовить.

– Значит, будешь голодать.

Отношения Тайши с новым учеником складывались далеко не безоблачно. Она сказала себе, что первый день самый трудный и что со временем станет легче. Но ошиблась. Тайши решила, что достучалась до Цзяня, когда он расплакался, однако мальчишка по-прежнему отказывался налить ей чаю. На второй день он попытался открыть ворота. На третий исследовал подвалы. На четвертый стал искать прорехи в стене Небесного дворца. Тайши приветствовала в учениках некоторую толику упрямства, однако Цзянь был просто глуп.

«Истинная суть человека раскрывается, когда он наедине с собой». Таковы были последние слова почтенного монаха Горама, прежде чем он скрылся в горах Диюй[3]. Больше никто его не видел. То ли он наслаждался там своей истинной сутью, то ли умер от голода среди голых камней. В любом случае Тайши приняла мудрость Горама близко к сердцу.

Она внимательно наблюдала за мальчиком издалека, не попадаясь ему на глаза, пока он дулся. Для предмета религиозного поклонения, для героя пророчества, от которого зависело спасение целого народа, Цзянь оказался на удивление скучным и лишенным фантазии. На третий день он снова попытался разбить чашку и получил взбучку. Полдня он провозился с завтраком, и это само по себе было бы увлекательным зрелищем, если бы он не устроил на кухне пожар.