– Не могу, – еле слышно сказал Петр, – есть не могу!

– Я знаю, – Иван стоял возле него на коленях, выпачканный в грязи и крови, с лихорадочным блеском в глазах, с надеждой заглядывал Петру в лицо, – ты не ешь, ты глотай, я прожую, – он торопливо разжевал кусок шоколаду, языком вытолкнул на ладонь горку светло-коричневой массы, пальцами затолкал в рот Пет¬ру. Тот проглотил, качнул отрицательно головой: – Больше не нужно. Сколько пуль? – Иван нагнулся ко рту Петра, чтобы услышать.

– Четыре, ерунда, быстро заживет!

– Кровотечение?

– Нету, я все перевязал!

– Спасибо, друг!

Иван замер. Слово «друг» он слышал от Анохина первый раз с тех пор, как они стали ходить в дозор вместе.

– Иван, – шепнул Петр, – немцы ушли? Скоро подойдет второй эшелон, убитых будут подбирать. Осторожно, если никого нет, сползай, посчитай «трудодни»! – он скривил губы в натужной улыбке, застонал, пытаясь прижать левую ладонь к животу.

– Я сейчас! – Иван исчез в лесу, не сводя глаз с холма, выбежал к небольшой поляне, с восточной стороны. За поляной темнела дорога, перепаханная гусеницами танков. Огляделся. Никого! Прячась за деревьями, подкрался к месту, где бросал гранаты. Почти все деревья со стороны холма срезаны огнем бронетранспортеров, сиротливо торчат развороченные стволы, в траве и на дороге желтеют гильзы от снарядов и патронов. А по другую сторону дороги, на траве под деревьями ровный ряд людей в серо-зеленой форме.

Иван прислонился спиной к дереву, как завороженный смотрел на людей. Столько мертвых он не видел никогда в жизни. Они казались живыми, как на каком-то необычном лежачем параде, с вытянутыми по швам руками, если бы не большие пятна крови, на кителях и брюках, как будто на них осыпались красные осенние листья. С трудом преодолев внезапную тошноту, он шагнул ближе, всмотрелся в лица. Ведь, это он их убил! Четыре гранаты попали в самую гущу солдат… Сколько их тут?

Он торопливо сосчитал убитых. Шесть! На лицах кровоподтеки от осколков. Иван резко обернулся. Нервно зацарапал пальцами по кобуре. Голос! Чей-то голос! Он замер, внимательно оглядел лес. Тишина! И снова голос и стон! Иван на четвереньках прополз вдоль ряда, заглядывая в лица. Крайнее справа лицо показалось ему живым.

Худое, почти детское узкое лицо, белокурый волос веером по траве, форма без единого пятнышка, чистая, до блеска начищены сапоги.

Тонкие пальцы рук впились в землю. Возле головы в траве темнеет каска. Никаких следов крови. Глубоко запавшие глаза плотно зажмурены, по щеке медленно катится слезинка. Иван обалдело смотрел, как слезинка докатилась в уголок рта. Рот медленно приоткрылся, из него донеслось едва слышное: – Вассер!

– Живой! Пить просит! – Иван беспомощно оглянулся вокруг, будто искал воду, снова нагнулся к солдату и тут только заметил маленькую дырочку в левом виске, из которой за ухо тянулась засохшая струйка крови. Осколок попал в мозг.

– Добить? Как? Дать пить? Что делать? – от этих мыслей Иван на миг окаменел, встал во весь рост, закрыв глаза руками, раздираемый неожиданным чувством жалости к этому умирающему юнцу и чувством ненависти к его серо-зеленой форме. Голова солдата шевельнулась, изо рта потекла по щеке кровь…

– А, черт! – он побежал прямо по дороге, туда, где час назад бронетранспортеры били из пушек и пулеметов по маленькой воронке, из которой строчил пулемет Петра Анохина. Та же картина, и снова длинный ряд серо-зеленых фигур в траве. В воронке пулемета нет. Он бросился вниз, к болотцу тем же путем, где недавно ползком тащил на себе Петра.

– У меня шесть, у тебя двадцать три! – он радостно улыбнулся, стал на колени возле друга.