Палицын оказался классным мужиком. Был он не очень разговорчив и при этом часто улыбался, хотя считается, что это разнонаправленные признаки. Вроде как, если ты неразговорчив – хмурься. А уж если улыбаешься, будь говоруном. Вот тогда это признаки одного ряда. Лицо у него было стабильно утомленное, но там многие ходили с утомленными лицами. Вроде защитной маски. Выражение лиц всех офицеров 2-го отдела показывало постоянную готовность к неприятностям.

Ко мне Палицын относился вполне доброжелательно. И, хотя особенно мы с ним не сдружились, в дальнейшем при встречах всегда тепло общались. Потом я перешел на другую должность, он тоже ушел в районный военкомат за подполковником (в облвоенкомате у него была майорская должность), и если и встречались, то только на массовых мероприятиях.

Первый час стажировки был похож на стажировку в моем представлении. После знакомства Палицын посадил меня в свой кабинет, вытащил из забитого макулатурой (это его определение) шкафа пару книжечек.

– Почитай пока, – предложил он, – там все по призыву…

И ушел. Я стал читать. Через несколько минут понял, что постановление правительства о проведении призыва граждан на военную службу мозг не воспринимает. Не то чтобы я рассчитывал там прочесть триллер, а обнаружил учебник по химии за 9-й класс, просто мозг под завязку набит свежими впечатлениями, разбирается с ними и дополнительную информацию пока отвергает. Поэтому я отложил книжку и просто разглядывал хоромы Палицына. Мне, прибывшему из дивизии, где офицеры условно обитали в общей, на 4—5 человек, комнате, конечно, отдельный кабинет представлялся как нормальному человеку отдельная квартира после коммуналки. А условно, потому что в дивизии мы редко сидели в кабинетах – больше бегали…

Через час Палицын решил свернуть теоретическую подготовку стажера и придать моей стажировке практическую направленность. Он вернулся в кабинет с охапкой личных дел призывников. Я мгновенно схватил книжку и сделал одухотворенное лицо.

– Интересно? – бросив на меня взгляд, спросил Палицын и свалил охапку на стол. – Ладно, давай делом займемся.

Коротко пояснив, что надо делать с документами, он не ушел, а сел рядом и мы с ним принялись за дело: читали, писали, выискивали в документах нужные сведения.

После обеда Палицын спросил меня как художник художника, умею ли я рисовать. Узнав, что нет, спросил:

– А чертить?

Чертить я умел. Даже помнил, как чертить редуктор в разрезе, хотя после сопромата прошло к тому времени больше десяти лет. Оказалось, что редуктор не надо, а надо таблицу, но на ватмане и чтоб красиво. Я немного обсудил с ним критерии красоты таблиц, а то, может, ему с виньетками надо. Выяснилось, что красиво, по его мнению, значит ровно. В общем, начертил я ему таблицу профессионально, хотя у него нашелся только огрызок твердого карандаша и пластмассовая двадцатисантиметровая линейка. Ватман был бэушный и немного помятый. Он лежал сверху шкафа, в рулоне таких же бэушных ватманов. Там, на одной стороне, уже была таблица, начерченная чьей-то дрожащей рукой.

– Ничего, что он покоцаный? – спросил я.

– Ничего, – ответил Палицын, – они все такие.

Чтобы получить новый ватман, нужно было подать заявку-обоснование начальнику отдела. Далее цепочка терялась в дымке. Но новых ватманов, равно как и других канцелярских принадлежностей, в отделе не видели год.

Ластика тоже не было. Я собрался пройти по отделу в его поисках, но, когда Палицын в шутку спросил, что это такое, передумал.

Начертил, конечно, и без ластика. Потом до конца дня заполнял эту таблицу…

…Когда на следующий день я пришел с вокзала в облвоенкомат (там ходу минут двадцать, если быстро), майор Палицын уже сидел у себя. Он всегда приходил на службу минут за 30—40 до начала рабочего дня.