Он медленно поднялся по ступеням, взметнул в приветствии руку. Толпа замолкла.

– Верные сыны фюрера! Сегодня праздник! Делайте ставки! Справа еврейка. Слева русская, ― он ткнул плеткой в женщин. В каждой шестимесячный ублюдок. Наш врач расскажет про них.

–Унтерштурмфюрер, как там у вас, у медиков, положено. Расскажите парням про этих шлюх.

Молоденький, только прибывший после ранения на замену из тринадцатого армейского корпуса SS врач, открыл карточки и дрожащим от волнения фальцетом растолковал, что срок беременности каждой одинаков, что каждая здорова, что вес у женщин один и размеры живота и бедер одинаковые.

– Юноша, не блейте, как пехотный лейтенантишка, скажите четко, что бабы одинаковые. Тютелька в тютельку. Я правильно понял?

– Так точно, господин комендант! ― Взвизгнул медик.

– Отлично! Так что быстренько ребята определяйтесь и делайте ставки! Через пять минут начинаем. ― Гауптштурмфюрер показно́ поглядел на часы, вроде как засекая время.

На плацу заорали, зашумели. Спорили, совещались, делали ставки. Выделенная для тотализатора обслуга из анвайзерок, записывала, брала деньги, выдавала листки, кто на которую и сколько поставил.

Когда утихли, комендант ткнул рукой в толпу и продекламировал собственноручно им переделанное для этого случая из Гёте:

Кипела кровь в твоей груди,

Кулак твой из свинца,

И богатырский мозг в кости,

И верность фюреру до конца!

Толпа заорала: «Хайль!»

Потом комендант скомандовал уголовникам:

– Поднимайте.

Громилы кивнули головами. Просунули широкие лямки подмышками женщин, перекинули через перекладины, потянули и закрепили так, что беременные повисли, чуть не доставая ступнями пола.

– Начинать только по удару барабана. Один раз барабан – один раз вы. Любое отклонение пятьдесят ударов плетью, а потом знаете куда. Живьем. У кого баба окажется второй – того тоже живьем в крематорий. ― Комендант заржал, ― Так что старайтесь идиоты. Понятно!

Капо снова кивнули.

Комендант махнул плеткой. Бухнул барабан и громилы со всей силы ударили подвешенных в живот. Женщины завизжали от боли. Барабан снова ухнул и снова крик разорвал ночь.

Коменданту это не понравилось, он подошел к беременным хлестнул каждую плеткой и прошипел:

– Еще раз заорете, вырву язык, а рот зашью! Молчать! Понятно?

Снова загремел барабан, снова началось, но женщины уже не кричали, только стонали, только охали, только чуть слышно подвывали, а уголовники били и били. Били изо всех сил, сверху живота вниз, с оттяжкой, по бокам, сзади по печени, почкам, вкладывая в каждый удар всю силу, весь страх за собственную шкуру, за спасение от смерти.

Толпа жадно следила за действом, упивалась им, громогласно считала удары барабана, удары громил, снова барабана и снова удары, удары. Снова и снова. Беременные давно замолкли и только лямки в такт ударам скрипели, будто сама смерть раскачивалась на качелях и подпевала: «Жизнь-смерть, жизнь – смерть, ух-ух, ух-ух».

Вдруг жуткий вопль разорвал плац. Одна из женщин очнулась, истошно закричала, из нее хлынула кровь. Она извивалась, дергала ногами, билась, выла, рыдала. Кровь хлестала на помост, ползла вниз к толпе. Гауптштурмфюрер подскочил, начал избивать плеткой, впал в истерику, орал, визжал от удовольствия, смаковал каждый удар, и добился. Из несчастной выпал младенец и повис на пуповине. Женщина дернулась, обвисла. Её ступни коснулись помоста, почти встали на него. Толпа замерла. На секунду наступила тишина. Потом плац сотряс вой восторга выигравших, сделавших ставку на ту, на другую. Эти ликовали. Обнимались. Бежали получать выигрыш. Нет, им не столько нужны были деньги. Они жаждали победы. И получили. Другие, которым она не досталась, поплелись в бордель заливать проигрыш шнапсом.