– Просто… – говорю я.

– То есть ты хочешь сказа… – говорит он.

– Ну да, – говорю я.

– Минус шесть, а таблицу я выучил, – говорю я.

– Апх… ыпх.. – говорит он, вспоминая все наши рискованные маневры.

– В общем… – говорю я.

– Мне никогда не шли очки, – говорю я.

Тут он начинает смеяться, потом судорожно всхлипывает, а затем икает и пытается на меня наброситься, спотыкается о труп, встает, снова бросается… да не тут-то было.

Полиция приехала.

* * *

Первое, о чем меня спросил судья, было:

– Почему не говоришь по-румынски? – спросил он.

–… – промолчал я по-румынски.

– Почему не говоришь по-румынски? – спросил он.

На окне не было занавески, поэтому кабинет был залит солнцем. Июнь месяц. Мужа жужжала где-то в углу. Кажется, прямо над головой гипсового Штефана (легендарный основатель Молдавии – прим. авт.). Судья укоризненно смотрел на меня, постукивая пальцами. Я молчал, глядя в стол, разыгрывая сожаление и раскаяние. Это напоминало мне урок румынского языка в школе. Да и все остальные уроки в школе.

– Вашу мать, – сказал судья.

– Понаехали… затрахали уже, – сказал он.

– Сколько лет здесь живут, а языка не знают, – сказал он.

– Я зна… – вякнул было инструктор.

– А ну молчать говно! – рявкнул судья.

– А то я тебе разжигание национальной розни как впаяю! – сказал он.

–… – смолчал инструктор.

–… – виновато поежился адвокат.

Кроме нас и судьи с секретаршей – пожилой бабешкой лет шестидесяти, очень похожей на буфетчицу и сенатора Собчак одновременно, – в кабинете никого не было. Слава Богу, мы сбили одинокую старушку, и никого у нее, кроме мопса, не было. Так что, может и к лучшему, что мы и мопса сбили. А то бы он страдал.

– Вы чмошники, – сказал судья.

– Вы достали не говорить по-румынски, вы где живете? – сказал он.

– Да мы говорим по-румы… – сказали хором инструктор и адвокат.

Это была правда. Они оба говорили по-румынски. В отличие от меня. Но я благоразумно их не поддержал.

– Заткнулись оба! – сказал судья.

– Мля, сколько лет, а не говорят по-румынски, – сказал он.

– Или, может, трудно было выучить? – сказал он.

– Да я говорю по-румы… – сказал было инструктор.

– Перечить мне вздумал, ты, – сказал судья.

– Пять лет колонии! – сказал он.

Инструктор побледнел и у него начали дрожать руки. Я сохранял спокойствие духа, потому что пришел на заседание пьяным. К тому же, передал через адвоката взятку. Пять тысяч долларов. Да, немного, но ведь я был курсант и виноват во всем инструктор!

– Ты, десять лет! – сказал судья адвокату.

– Я адвокат! – сказал адвокат.

– А! – сказал судья.

– А чего не говоришь по-румынски? – сказал он.

–… – благоразумно промолчал адвокат.

– Так, кто у нас тут остался… – брезгливо сказал судья.

– Гхм, – сказал по-румынски я.

– Лоринков, – сказал судья.

Смерил меня взглядом.

– Я раскаиваюсь, я очень раскаиваюсь, – сказал я по-румынски фразу, которую учил всю ночь, и на всякий случай, написал на бумажке.

– Ну вот, – сказал судья.

– Какой-то гребанный русский приехал сюда вчера и уже говорит на языке страны, – сказал он.

– Которая его накормила, напоила, обогрела, – сказал он.

– А вы, уроды, НЕ ЗНАЕТЕ РОДНОГО РУМЫНСКОГО ЯЗЫКА, – сказал он.

–… – инструктор и адвокат молчали.

– Ладно, уматывайте, – сказал судья.

– А… – жалко сказал инструктор и лицо у него задрожало.

–… – поднял на него взгляд судья.

Адвокат наклонился к нам и зашептал:

– Деньги от одного или обоих? – спросил он меня по-русски, потому что по-румынски я ни хера не понимаю.

– ТЫ УРОД ЧЕГО ТЫ ТУТ РАЗВОДИШЬ МНЕ СВОИ СРАНЫЕ БАЗАРЫ НА РУССКОМ, – сказал судья.

– Ты не знаешь своего языка… даже русский этот гребанный знает, – сказал он.