…… она сидела в углу, дочитывая последнюю, 198—ю страницу. И даже не подняла головы.

– Почему 198, – сказала она.

– Мне никогда не хватает терпения добить текст до круглой цифры, – сказал я.

– Это правда ты написал, – сказала она.

– Это правда написал я, – сказал я.

– Про меня, – сказала она.

– Про тебя, – сказал я.

– Своими руками, – сказала она.

– Своими руками, – сказал я.

– Дай поцелую, – сказала она.

– Да нет, руки, – сказала она.

Я протянул ей руки, и только тогда заметил, как они дрожат.

Она, глядя мне в глаза, подползла на коленях, и поцеловала мне каждую руку.

Обняла меня за колени и прижалась.

– Делай со мной что хочешь, – сказала она.

Так мы, наконец, стали близки.

* * *

Ладно, ладно, рассказываю.

Она и правда оказалась похожей на кабачок. Ну, сзади.

Но, знаете, это никакого значения для меня не имеет. Я вообще часто думаю теперь о том, что любовь это когда ты готов терпеть ее с ушами торчком, лишним весом, или его недостатком, кривыми зубами, злобной мамой, тремя детьми, долгами за квартиру, паспортом на имя Фани, и другими подобными мелочами.

К которым я, конечно, отнес и ее слабые способности к высокой литературе.

– Знаешь, – сказала она мне, когда мы уже выбрались из города и ехали на юг.

Это оказалось проще простого. Я не брился месяц, а Максим просто замотала голову платком, так что мы стали похожи на обычную семейную пару: араб из медицинского университета Молдавии и его жена-молдаванка, принявшая ислам, совершают загородную поездку на авто. Нас даже не проверили на посту. Перед этим я запустил в интернете слух, который должен был обеспечить нам прикрытие. Якобы, у певицы Максим было настоящее раздвоение личности, и она писала рассказы от имени писательницы «Старобинец». А в момент просветления она совершила единственное известное психиатрии самоубийство двух личностей в одном человеке: певица Максим застрелила себя за то, что писала рассказы как Анна Старобинец, а как писательница Старобинец она застрелила себя, за то, что пела песни певицы Максим.

Об этом сразу же написала «Экспресс-газета».

– Да, – сказал я.

Полиции уже не было, приближалась Румыния, виднелись горы, так что Любимая уже сняла с головы платок, и размахивала им, как знаменем.

– Знаешь, я сочинила стихотворение, – сказала она.

– Не как всегда, а… – сказала она.

– Мне кажется, это высокая поэзия, – сказала она.

– Хочешь послушать, – сказала она.

– Да, – сказал я.

Она встала – мы ехали в кабриолете, – я засмеялся, чуть снизил скорость, и она стала декламировать:

Волнуясь, села. Поглядывала на меня изредка. Но я молчал, вел машину и улыбался. Конечно, я был очень доволен. Но не только я учил Любимую, но и она меня.