Будь Войцех худруком или в крайнем случае функционером в министерстве просвещения, его замыслы наверняка обогатили бы год китайской культуры. Но решительно непонятно, как родившиеся аудиовизуальные образы могли привлечь инвестиции от металлургического комбината. Потому Войцех не подавал виду, что его посетили сколько-нибудь стоящие мысли. Пан Берж, напротив, был поглощен высокими думами. «Неужели, – пытался проникнуть в его голову Войцех, – переосмысляет лозунг “вся страна варит сталь” или перебирает стратагемы Сунь-цзы? Пока мы копошимся в лягушатнике, пан Берж думает о глобальном».

– Удивительно, что никто не догадался оформить шатер в духе стихий, – вернулся из метаизмерения пан Берж. – Землемер, наберите образцов почвы, воды, воздуха. Наши эндемики по веточке выложите и подпишите на латыни. И альбомы какие-нибудь красочные. На столы нужен раздаточный материал. Здесь всё, по машинам, – скомандовал пан Берж.

У выхода из шатра ожидали три одинаковых черных мерседеса. При ближайшем рассмотрении пафос кортежа разбивался о следы рихтовки на кузове головной машины и неродное лобовое стекло на замыкающей. Иномарки выглядели не просто подержанными. Войцеху рисовались сцены перестрелки и погони, но достаточно осмотрительной, чтобы бандитская бравада не встала на пути у лизингового бизнеса. Шоферов тоже, видимо, отбирали по принципу живучести, а не капиталистического расшаркиванья. При виде шествия водители не вышли открывать двери, за что получили нагоняй от пана Бержа. Им, ведать, привычней, что пассажиры сами запрыгивают на лету и одновременно ведут огонь на поражение, потому водителю важнее давить на газ, чем изображать швейцара.

– В какую машину садиться? – недовольно буркнул шеф.

– В любую, – без задней мысли ответил Домбровский.

– Как в любую? Ты не знаешь, какая машина у тебя головная?

– Все водители изучили маршрут. Любая машина может пойти головной, – оправдывался Домбровский.

– Ты мне столпотворение хочешь устроить? Если я не проконтролирую, так ты сам не подумаешь? – натурально верещал пан Берж, роняя авторитет Домбровского на черном рынке. – Каждый работник должен нести личную ответственность. С каждым днем задач будет всё больше, а ты мне прикажешь малейшие вопросы самому разрешать?

– Первая машина пойдет первой, вторая – второй, третья – третьей, – наугад выпутывался Домбровский. – Пожалуйте в первую.

– Феликс, садитесь со мной. Франтишек, поезжайте с Генькой во второй. А вы, – обратился шеф к Войцеху с Кубой, – идите работать. Нечего изображать из себя начальство.

Кортеж тронулся, третья машина пошла холостой. Два приятеля и Оля, которую шеф даже не посчитал за работника, взглядами проводили объезд и побрели к корпусу. Стенографистка куталась, обхватывая себя руками, и утопала каблучками в земле, но от Войцеховой куртки яростно отказывалась. Куба шагал широко. Между ним и мельтешащей Олей вскоре наметился солидный разрыв, и Войцех кидался от терпящей бедствие девушки до смурного приятеля, который единственный мог наре́зать для него весь произошедший хаос на удобоваримые порции.

– Жестоко он с тобой за эту дорогу. Что ты мог поделать! Всё-таки пан Берж чересчур резок, – догнал Кубу своим сочувствием Войцех.

– Не говори так о Станиславе! Он дал тебе работу, и ты должен быть благодарен. Какое ты вообще имеешь право говорить о нем плохо, – оборвал приятеля Куба.

– Я думал, что тебя это тоже задевает. Мне нужна твоя помощь, – извинялся Войцех.

– А ты сам ни на что не способен? Рассчитывал моими руками выезжать? Чем ты так занят? Это я мечусь, как бешеная собака, а ты только штаны просиживаешь, – изливал гнев Куба.