– А у тебя понятия личных вещей не существует? – удивился Войцех. – Ты бы мне еще зубную щетку предложил и оскорбился отказом.

– Я не чистил зубы до двадцати лет, – соткровенничал хозяин.

– О личной информации ты тоже не слышал? – разозлился Войцех.

– Это моя жизнь. Те, кто скрывают, только кажутся лучше. Ты не видишь их слабостей и прегрешений, оттого они могут кичиться. А на самом деле лучше я, потому что не скрываю ничего, и все мои пороки на обозрении. Я самый чистый из всех, – поделился Куба личной (хоть что-то личное) философией.

В надежде, что вездесущий и вездепепелящий Куба за ним не последует, Войцех захлопнулся в ванной. Задвижки на двери не было. Равно как и шторки на душе. Оставалось надеяться лишь на благоразумие приятеля. Войцех наивно полагал, что рубаха-парничество Кубы родом из коммунальных квартир, где соседки жарили рыбу там же, где сушилось белье, а мальчуганы носились по коридорам на трехколесных велосипедах. «Расти он в квартире с собственной комнатой, мы легко бы установили комфортный, с элементами приватности modus vivendi», – рассуждал Войцех. Но в действительности Куба воспитывался таким же рафинированным тепличным мальчиком, так что отнюдь не бытие определило его сознание, а очень может быть, что наоборот. К облегчению Войцеха поползновений на вход не предпринималось.

Из замыленного зеркала на него сощурилось столь же замыленное лицо: обычно серо-зеленые, как с палитры исландских пейзажей, глаза обернулись гренландскими ледяными далями, будто всего за одну ночь питающий их Гольфстрим остыл. На потерявших краски щеках проступила русая щетина. Бритвой он пользоваться поостерегся: дружба дружбой, а бытовое заражение гепатитом никому не нужно. Разогнать тупость чувств помог кипяток, жалящий в самую холку. Порозовевший и твердо настроенный прожить еще один день (хотя непонятно, что могло этому помешать, вроде бы не в атаку на пулеметы), Войцех по-банному промокнулся простыней – полотенечных изделий, за исключением уже задействованной набедренной повязки, Куба не держал. Одетый во всё вчерашнее Войцех прошмыгнул к выходу и мысленно поблагодарил древних римлян: принцип omnia mea mecum porto избавляет от натянутых объяснений, что тебя не устроило и почему ты съезжаешь.

Налегке и с облегчением Войцех явился в приемную. Стенографистка всё так же стучала по клавишам и вела себя для конторской служащей не типично: косметических средств на столе не раскладывала, чаепитием и телефонными разговорами не увлекалась. Оля была вся средоточие труда. С машинки, как с конвейера, один за другим сходили листы, и, насколько Войцех мог разглядеть, буковки получались стройные, без опечаток и залипаний. Землемер вспомнил виденную у Янека инструкцию с уморительными фортелями, и на месте легенды о боязливом кадровике возникла причинно-следственная брешь.

– Прекрасная госпожа, – перебарщивал с галантностью Войцех, – как бы мне узнать свои нормы выработки?

– Ознакомьтесь, – Оля не глядя протянула приказ. – Вы записаны членом в комиссию по благоустройству, комитет по организации строительства, подкомитеты по кадастровому учету, переучету и недочету. Заседания проходят ежедневно на пищеблоке, в исключительных обстоятельствах – с перерывом на обед.

– Когда же работать, если целый день заседать?

– Если у вас есть идеи по усовершенствованию рабочих процессов, вы вправе вынести их на ежемесячное заседание коллегии или подать на рассмотрение лично пану Бержу, – отчеканила стенографистка.

– Вы умеете разговаривать по-человечески? Мне правда нужно разобраться.