— Смотри, утки приплыли. Ждут, пока им перепадёт что-нибудь вкусное.

Перевожу взгляд на потревоженную мерцающую гладь и замечаю движущиеся тени. Точно, уточки.

— Бросите им что-то? — поворачиваюсь к Марибу и отмечаю, что он подошёл вплотную и стоит теперь, почти касаясь меня.

— Я своим делиться не привык. Я жадина.

Какое-то время мы  наевшись до отвала просто стояли и смотрели вдаль. Каждый из нас погрузился в свои думы.

Вечерняя прохлада проникает в легкие, даря ощущение комфорта. Так хорошо и спокойно. Но все равно как-то грустно.

Что я буду делать потом? А он?

Из размышлений меня выдергивает задумчивый мужской голос:

— Скажи, а твоя… — Мариб запинается, подбирая корректные слова, — особенность… как-то мешает тебе?

16. Глава 15

Я удивленно смотрю на мужчину. Вопрос выбивает меня из колеи. Никто никогда не интересовался этим. А я, наверное, могу книгу написать о том, НАСКОЛЬКО это мешает мне, но уверена, что Мариб спросил из праздного любопытства.

Отворачиваясь, смотрю вдаль, пытаясь отыскать противоположный берег, уже погружаясь в собственные мысли и события прошлого.

— Мне не с чем сравнивать, я ведь никогда не была нормальной, — и тут я вздрагиваю, когда смысл произнесённой фразы доходит до меня. Сейчас же исправляюсь. — Ну в смысле обычной!

На душе резко тяжелеет, и я пытаюсь отстраниться и переключить внимание.

Нет, берег сложно рассмотреть — вижу только плавающих вблизи уточек, потому что эта часть неплохо освещена. Селезни очень красивые, с зелёными головками, смешно щелкают яркими клювиками. Птицы важно плывут, и, должно быть, недовольно размышляют, кто посмел потревожить их покой.

— И тем не менее? — настаивает мужчина.

— А вы разве не заметили, — отрываю пару небольших ломтей и бросаю в воду, наблюдая, как голодные птицы несутся к маленьким съедобным кусочкам и жадно проглатывают, — что я везде как белая ворона?

Я легко это произношу, без обид. Ровно. Спокойно. Я просто привыкла и научилась принимать этот факт. Да, я вот такая. И ничто этого не исправит. Когда-то давно я относилась к этому, как к болезни, а теперь — именно как к особенности.

— Нет, не заметил.

— Значит, у вас проблемы со зрением.

— Мне неловко тебя расстраивать, — как обычно, с сарказмом выдаёт Мариб, — но мое зрение идеально.

«Как и ты сам».

Не вижу смысла разводить полемику, поэтому просто молча закидываю голодным уткам ещё пару кусочков хлеба.

Молчание затягивается. А атмосфера… мне неловко находиться рядом с этим мужчиной. Я стараюсь даже не смотреть в его сторону, потому что боюсь, он заметит, как долго я не могу отвести взгляд. Меня тянет к нему, и это плохо…

— У тебя проблемы из-за этого?

Не отстаёт. Настойчивый.

— Вы интересуетесь с определенной целью?

— Да. Мне это действительно интересно.

— Теперь нет проблем. Все нормально, — ещё немного целеустремленного мужского упорства, и я выдам все, что тяжким грузом лежит на душе и уже подкатывает к горлу.

— А раньше? Например, в детстве?

Я печально улыбаюсь в наступающую темноту, понимая, что он вряд ли заметит. И очень надеюсь, не почувствует неуловимых изменений моего голоса.

— Если бы у меня была возможность навсегда забыть своё детство, я бы с превеликим удовольствием это сделала.

Ну вот я и произнесла эти горькие, мучающие меня слова.

— Почему?

— Приятного мало — быть не такой как все.

— Совсем тяжко было?

— Смотря с чем сравнивать. Но в детстве было намного хуже, чем сейчас. Все же сейчас я общаюсь со взрослыми людьми, которые как минимум тактично молчат, не тыкая в мою внешность. А дети в каком-то смысле более жестоки и не прощают, если кто-то выделяется из общей массы. В институте стало немного проще и свободнее. А вот школу я ненавидела всей душой. Честно.