Огонек медленно опускается, подрагивая. Как же красиво горит, не оторваться… Напоминает одну из тех тысяч падающих звезд, что проносятся в ночном небе Сахары.

Но там, в пустыне, хотя бы встречались бедуины. А здесь никого и ничего, кроме пингвинов и воспоминаний. Ничего не остается, кроме как вспоминать. Я думал, что давно примирился с прошлым, сделал его частью себя. Но, оказавшись в плену льдов, понимаю, что это прошлое сделало меня частью себя.

Воспоминания такие же живые и подвижные, как ледники. Ночью ледники издают треск. Они растут, смещаются, выталкивают на поверхность камни и всё, что прячут внутри себя. От ледников откалываются айсберги – дрейфующие куски памяти. Подводная часть айсберга, будучи постоянно в воде, быстро подтаивает – это невидимый процесс. И в какой-то момент, когда этого меньше всего ожидаешь, айсберг приходит в движение: его теневая часть выходит на поверхность. Ледяная гора делает кувырок с ног на голову, образуя гигантскую воронку, и утаскивает под воду все, что по несчастливой случайности оказалось рядом. Такая глыба легко утащит под воду и проплывающий мимо корабль, вроде «Акилеса». Затем все успокаивается и айсберг дрейфует дальше. Уже совсем другой айсберг. Тень и видимая часть поменялись местами.

* * *

Яркие звезды сияли на небе. Мы с Йоа сидели на веранде, притянутые общением, и еще один час пролетел незаметно. Мою ногу искусали муравьи, и я в сотый раз смахивал их ладонью.

Мулатка закинула руку за голову. В ее глазах застыл таинственный блеск. Свет фонаря стелился по смуглой коже, переливаясь, теряясь на сгибе локтя, впадинках, подмышке.

– Научи, – она кивнула в сторону кубика.

– Мы не успеем, – говорю. – Утром мне уезжать.

Опустив взгляд, она сказала:

– Тогда возьми, – протягивает кубик. – Я так и не научилась собирать.

В темноте качнулись ветки манго и послышались тяжелые взмахи крыльев. Какое-то время я всматривался в неразличимую гущу деревьев вслед улетевшей тени.

Затем повернулся к собеседнице:

– Ну смотри, сначала работаем с белой стороной. Эта стадия называется ла круз дэ йело, ледяной крест.

Было уже поздно, когда мы поднялись и пожелали друг другу спокойной ночи. Снова приобнялись. Только на этот раз всё произошло иначе. Прикосновение длилось дольше дозволенного. Моя ладонь крепче легла на ее упругую спину, а пальцы жадно впитывали жар ее кожи.

Рука Йоа нежно сжала мое плечо. И то, что обычно ограничивается мимолетным скольжением щек, вылилось в чувственный контакт, ускоряющий дыхание, оплетающий, как виноградная лоза.

Мои чувства пришли в движение: завертелись вода, лед, мята.

* * *

Ночью я ворочался на матрасе, погрузившись в дурной полусон: ощущал, как шагаю по льду. И каждый шаг требовал нечеловеческой воли.

Духота не отпускала. Сбросив с себя простыни, я лежал под дуновениями вентилятора. Время от времени я пробуждался и на меня тяжелым комом наваливались мысли. Поэтому я вставал и шел под прохладный душ, затем, не вытираясь, снова ложился на матрас. Прохлады хватало, чтобы провалиться в очередной дурман, где я снова скитался по белой пустоши…

Быстро открываю глаза, почувствовав движение в комнате. Бросаю взгляд в угол, к двери, заметив вертикальную полоску света. Дверь тихонько закрылась, и я понял, что кто-то стоит внутри.

Силуэт отделился от темноты, приближаясь мягкими шагами. Блеснули черные контуры обнаженного тела, донесся знакомый запах пышных волос.

Женщина встала перед матрасом черной статуей. Полированная и подтянутая, напоминая высокую африканку с широкими и элегантными, как у сенегалки, плечами. Тусклый свет очерчивал длинные ноги и крепкие бедра.