Только после молитвы все присели за импровизированный стол. С завтраком семья Богацковых управилась быстро, каждый понимал, что рассиживаться некогда.

Спозаранку, пока не ободнялось, Корней Кононович не спеша обошел свой земельный надел. Ефросинья Платоновна собрала посуду со стола и спрятала в балагане. Ее сын Петр и сноха Ольга ей с удовольствием помогали. В образовавшемся прерыве Ефросинья Платоновна, глядя на эту пару молодожонов, вспомнила свою молодость и с увлечением начала незамысловатый рассказ:

– Счас и смех и грех вспоминать, как твой, Петро, батюшка Корней Кононович в молодости после недолгих ухаживаний и катаний мине на качелях заслал к нам своих сватов. А усе началося с качелей и куруселей, которые в станице завлекали молодежь по праздничным дням на станичную площадь. А я, глупая ворона, рот раскрыла и, глядя на такого жениха-красавца, уже и глаз не могла от него отвести. Словно околдовал мине женишок. Недолго думая я тут же бух в ноги моему строгому батюшке, мол, согласна замуж за етого казака, тольки благослови. Тады мой батюшка, до того как согласиться, вышел во двор и прежди всиво посмотрел, на каких лошадях приехали сваты. А кады он открыл калитку и увидел перед своими воротами расписную тачанку, запряженную лихими конями, сразу помягчел, смилостивилси и без разговору дал мине свое отцовское благословение. И тольки апосля свадьбы мой строгий папаня раскусил, што Корней Кононович приезжал мине сватать на чужих конях, которых он выклянчил у кого-то в станице по случаю своего сватовства. Вот тады мой папаня за голову взялся и понял, что его окрутили, но диваться было некуды. Вот каким, Петро, премудрым оказалси твой папаня. Как видишь, он и смолоду был не простой казак, обведеть вокруг пальца кого захочить.

Корней Кононович тем временем быстро обошел и осмотрел свой земельный надел. А вокруг, как живой, притихший и загадочный степной кубанский простор дышал опьяняющим чистейшим духом разнотравья. До глубины души взволнованный, Корней Кононович вдыхал его полной грудью, никак не мог вдоволь надышаться этим бодрящим настоем воздуха и благодарил в душе Господа Бога за такую неописуемо сказочную и волнующую земную благодать. Млел уматерелый казак от удовольствия, и его душу распирало от счастья, что послал ему Господь Бог такую земную красоту. Любовался казак-хлебороб и никак не мог налюбоваться рядом посеянными всходами щетинистых зеленей озимой пшеницы, которые подавали надежды на будущий урожай. Вернувшись к своему балагану, он не удержался и обрадованно сказал заспанному сыну, который вместе с женой Ольгой уже крутился около балагана:

– Пшеничка, сынок, в этом годе не тольки у нас, но и у других казаков, видать, хо-о-ррошая удастся, – И тут же с твердой уверенностью прибавил: – Нынче хлебушком огребемся!

– Слепой сказал, побачим, – пошутил Петр Корнеевич.

Перед глазами у восторженно настроенного Корнея Кононовича волнообразно колыхалась, как бы вздыхая, живая, притихшая и загадочная необозримая кубанская степь. Она невольно будоражила своим опьяняющим чистейшим духом разнотравья душу не только Корнея Кононовича, но и каждого соседа по делянке, ухватистого и жадного до работы станичного казака-хлебороба.

Такая чарующая красота природы еще долго не отпускала Корнея Кононовича, поэтому он любовался и никак не мог налюбоваться не только своим, но и соседскими заботливо ухоженными земельными наделами. Прежде всего его радовали делянки пшеницы и ячменя, поэтому он прикидывал в уме насчет обнадеживающего урожая. Потом Корней Кононович трижды перекрестился, азартно поплевал на ладони, и только тогда взялся за черенок косы и, взглянув на сына, сказал: