– Будешь делать, как я тебе велю, сучий ты потрох! – орал тот на сына во всё горло – Весь в мать непокорную стерву, выродок дворянский!!! Дочерью золотопромышленника он брезгует, гадёныш! Всё Мотьку свою Колесникову забыть не можешь?! Так она сбежала от тебя! К холопу сбежала! Хочь с чёртом, лишь ба не с тобой! Ужо пузатая вторым! А ты всё, тряпка, сопли жуёшь! Не женишься на Ольге, наследства лишу! Попомнишь меня ещё, сучонок!

Жорка зажмурился и заткнул уши руками, чтобы никогда не слышать больше этого ненавистного лая. Он вновь вспомнил мать.

«Мама, маменька, как же ты могла оставить меня одного с этим чудовищем?»

По щеке Георгия покатилась слеза, и перед ним, как и прежде в детстве, снова предстал светлый лик княжны Софьи, наследницы большого состояния, которая когда-то вышла замуж по недоразумению за Мартынова старшего.

– Маменька – уже вслух произнёс Жорж.

В это время что – то большое и грузное зашевелилось на другой половине кровати и подало голос:

– Георгий Кондратьич, ты спишь? – спросила проститутка Нюрка игриво и плюхнулась на него своей большой грудью.

Он открыл глаза.

– Нюр, принеси водицы или рассолу… – попросил её жалобно Жорка – В горле что – то пересохло.

– Сейчас, душа моя, Жорушка! – бойко подскочила ещё пьяная девица, накидывая на себя шёлковый пеньюар, – Сейчас, родимый мой, принесу!

И она, сшибая углы, скрылась за тёмно зелёной парчовой занавеской.

В соседних комнатах послышалось шевеление. Справа подал голос дружок Георгия Проша, который не далее как вчерась, одетый в женское платье, ловко выплясывал канкан на сцене с двумя мамзельками и с ними же впоследствии отбыл в номера. Слева вознёс свою молитву к богу местный батюшка, потешивший вдоволь накануне свои телеса с юной обитательницей здешнего заведения, почти ещё ребёнком Агафею.

Услышав заутренюю в публичном доме, Георгий не сдержавшись, начал хохотать. До того всё это было ему нелепо, противно и скверно.

В дверях появилась Нюрка с ковшом в руках. Она увидела истерику барина и бегом подсела к нему.

– Жорушка, штой с тобою? На вота хлебни рассольчику. Сразу на душе то полегчает – стала успокаивать его проститутка.

Георгий как-то в раз перестал смеяться, посмотрел на неё и с грустью произнёс:

– Хорошая ты, Нюр. Добрая.

– Не хорошая я, а пропащая! – возразила ему девица, глубоко вздохнув, – Хорошая я была до пятнадцати годков, покуда отец с матерью мои живы были… Царствие им небесное.

Она замолчала, глянула на уже просветлевшее небо за окном и продолжила:

– Жениться тебе надоть, голуба ты моя, детишков родить. А прошлое из головы вон выкинуть. А то оно снутри тебя всего сгрызёт и живого места не оставит. Слышишь ты меня? – заглянула Нюрка Георгию прямо в глаза.

Но он, вновь всецело погрузившись в свои мысли, её уже не слышал. Девушка тихо поставила ковш на прикроватный столик рядом с ним и, зевнув во весь рот, отправилась дальше спать, ведь через несколько часов в бордель должны были пожаловать новые гости…

***

– Моть! Мооть, подь суды! – звал свою невестку Тимофей с крыльца.

– Что, тять? – откликнулась на зов Матрёна.

Она вышла из сарая раскрасневшаяся, простоволосая и, придерживая свой огромный живот, посмотрела на свёкра.

– Сходи поводу, мать просила огурцам на засол.

– Щас, принесу – улыбнулась Мотя, надела на голову платок, повесила себе на плечи коромысло с вёдрами и босая отправилась к деревенскому колодцу.

– Как поживаешь, Мотюшка? – спросила её бабуля, сидевшая на завалинке соседнего дома.

– Хорошо, баба Кать.

– Ну, и слава Богу – перекрестилась беззубая старушонка и облегчённо вздохнула.