Но не только информация была его целью. Он также пытался найти каналы для передачи своих донесений. Эти каналы должны были быть надёжными, незаметными и, главное, не вызывать подозрений. Он встречался с курьерами, шифровал послания, используя сложный код, который был известен лишь ему и нескольким доверенным лицам в Санкт-Петербурге. Каждое отправленное письмо было риском, каждая встреча – опасностью.

Алексей осознавал, что он лишь часть огромной, невидимой машины. Он был одной из тысяч нитей, но его нить была особенной, ибо он был ближе к центру, ближе к источнику. Чем глубже он погружался в эту сеть интриг, тем больше он понимал, насколько тонка грань между правдой и ложью, между союзником и врагом. Его жизнь в Париже стала игрой, где каждый шаг мог быть последним, а каждая улыбка – скрывать смертельную угрозу. Он был на грани, но именно это и придавало его существованию смысл.

Случайная встреча

Париж умел удивлять. В этом городе, где каждый уголок был пропитан историей и интригами, порой случались самые неожиданные повороты, способные изменить всю ткань существования. Именно такой поворот произошёл в один из вечеров, когда Алексей, уставший от потока информации и постоянной бдительности, решил дать себе небольшую передышку. Он отправился в оперу, чтобы насладиться музыкой и на мгновение забыть о своей опасной миссии.

В роскошном зале, где царила атмосфера предвкушения и томного ожидания, Алексей занял своё место в ложе. Его взгляд скользил по лицам зрителей, выхватывая знакомые профили, отмечая тех, кто мог бы быть ему полезен. Но затем его внимание привлекло что-то другое. В соседней ложе, освещённая мягким светом хрустальных люстр, сидела женщина.

Она не была похожа на других французских дворянок, чьи платья были украшены чрезмерным количеством кружев и бантов, а лица – излишне напудрены. Её наряд был элегантен, но сдержан, а в движениях чувствовалась какая-то необыкновенная лёгкость и естественность. У неё были тёмные, как вороново крыло, волосы, собранные в изящную причёску, и глаза… глаза, которые поразили Алексея своей глубиной и живым блеском. Они были цвета тёмного янтаря, а в их глубине скрывалась некая искра, что-то дерзкое и независимое.

Их взгляды пересеклись. Это было мимолётно, всего на долю секунды, но для Алексея этого оказалось достаточно. В этом коротком мгновении он почувствовал что-то, что выходило за рамки обычного любопытства. Это было некое притяжение, необъяснимое и сильное. Женщина слегка улыбнулась, и эта улыбка была столь же открытой, сколь и загадочной. В ней не было ни тени кокетства, лишь искренняя, почти детская непосредственность.

В антракте Алексей, обычно сдержанный и осторожный, почувствовал необъяснимое желание подойти к ней. Он узнал её имя – Мишель. Мишель де Лафон. Она была из старинного, хоть и не слишком влиятельного рода, известного скорее своей независимостью взглядов, чем богатством. Алексей подошёл к её ложе, слегка поклонившись. «Мадемуазель, – произнёс он на безупречном французском, – осмелюсь представиться. Алексей Орлов. Я недавно в Париже, и… ваш взгляд поразил меня. Простите мою дерзость, но я не мог не подойти».

Мишель слегка наклонила голову, оценивая его взглядом. В её глазах мелькнула озорная искорка. «Месье Орлов, – ответила она голосом, который показался Алексею удивительно мелодичным, – вы, кажется, не из тех, кто обычно теряет голову от первого взгляда». Её слова были колкими, но в то же время лишёнными высокомерия. Она была умна, и Алексей это сразу почувствовал.

Они разговорились. Сначала о музыке, потом о Париже, о политике. Мишель оказалась необыкновенно проницательной. Она не просто повторяла общие фразы, а высказывала свои собственные, порой довольно смелые, суждения. Она говорила о духе свободы, который, по её мнению, не мог быть задушен никаким императором, о важности личности, о том, что настоящая сила – не в армии, а в идеях. Алексей слушал её, поражённый не только её красотой, но и остротой ума, независимостью суждений. Она была другой. Она была не такой, как другие французские дворянки, которых он встречал.