Верне вызвался сопровождать – и самому показаться университетскому доктору, которому, как сказал, готов доверить свою жизнь. Несмотря на его присутствие, Мэб ощутила себя конвоиром, ведущим арестантов на допрос. Студенты шли медленно, опустив головы, двигались даже как-то заторможено. Вечер был жаркий. Кровь приливала к щекам, пальцы дрожали мелко и чесалась тыльная сторона ладони, еще хранящая пряный аромат газа, который… который…

Мэб узнала его, когда они ступили на порог медицинского корпуска. Узнала в тот самый момент, когда последняя крупица аромата смешалась с запахом дизенфектанта, лекарств, медицинского спирта и исчезла навсегда. «Грёзы спящей красавицы», опасное, давно запрещенное зелье. Зелье, которое точно не следует вдыхать в компании коллеги, троицы студентов и попечителя.

– Я… – Мэб посмотрела на Верне. Нет, нельзя. Никак нельзя. Это такой скандал, репутация Университета окажется порвана в клочья, даже если он станет молчать. – Мне нужно кое-что сказать ректору. О вас позаботится Нэнси.

Она вылетела на улицу, ощущая, как внутренности скручивает узлом. Это походило на приступ боли, и сперва сложно было опознать подлинную природу этих чувств. А потом груди налились, напряглись и отвердели соски, и между ног стало влажно. Мэб текла, точно глотнула сильнейшего афродизиака. Но «Грёзы» – зелье пострашнее любого афродизиака, они могут свести с ума, даже убить. Они создают связь, и чем больше людей единовременно эту дрянь вдохнуло, тем связь сложнее, крепче и опаснее. Боги! Студенты! Кровь прилила к лицу, сразу и не разобрать, от вожделения при мысли о молодых, сильных телах – Миро, по им самим распускаемым слухам, был отменный любовник – или же от страха и гнева. Мэб рванула на себя дверь, еще раз, еще, и только на третий раз вспомнила, что ее нужно толкать.

В профессорском корпусе было темно и тихо. Ушли на ужин или на позднюю лекцию, или просто погулять этой чудесной, проклятой, душной и влажной ночью. Ноги отказывали, и Мэб продвигалась медленно, привалившись к стене, почти ползком. Утешало только то, что путь назад, к медицинскому корпусу, где ждут такие вожделенные тела, она не осилит. Если сейчас она не получит мужчину, то сдохнет, вот что важно.

– Профессор Дерован?

По телу прошла волна дрожи. Всегда ли у Эншо был такой бархатный, глубокий голос, пробирающий до самого нутра? Из горла вырвался хрип.

– Узнали зелье? – вздохнул Эншо.

– И вы, – согласилась с очевидным Мэб. Мысли путались. Запах трав и кожи сводил ее с ума. Два шага, и она оказалась рядом, носом уткнулась ему в грудь, в пуговицу рубашки. Застонала от досады. Слишком много одежды. Слишком много. Рука нащупала ручку двери, повернула, вторая вцепилась в рукав Эншо. Еще шаг, и они оказались в общем кабинете, освещенном сквозь окно желтым светом фонаря. Столы, столы, стулья, небольшой диванчик у стены. Пусто. Хорошо. У Мэб еще хватило ума повернуть ключ в замке, а потом она окончательно утратила разум. И инициативу.

Ткань треснула, юбка разошлась по шву, обнажая бедро. Чулки сегодня также оказались испорчены и выброшены, и теперь Мэб была почти обнажена, и это давало странное чувство упоения. Ей сейчас нравилось быть почти обнаженной, это дразнило воображение. И как же бесил ее Эншо, одетый по своему обыкновению в костюм, в профессорскую мантию, в ужасный вязаный жилет и галстук. Мэб рванула в сторону этот глупый кусок дешевого шелка, и тут же широкая ладонь схватила оба ее запястья и прижала к деревянной панели. Мэб замерла в предвкушении, прижатая к стене, с заведенными наверх, почти до боли вывернутыми руками. На запястьях завтра будут синяки, и пусть. Сейчас завтра не имеет ровным счетом никакого значения.