Ровно год брутальный негодяй то появлялся, пользуясь мной, то исчезал, часто не прощаясь. Тогда я заслушивала до дыр самые душераздирающие песни «Арии», подолгу сидела на подоконнике с сигаретой и выбрасывала чувства в дневник, бумага которого с трудом терпела бесконечное нытье. Друзья и знакомые один за другим переставали со мной общаться. Тогда я впервые увидела, насколько страдающий человек становится не нужен окружающим. Как выдержали заевшую пластинку про несчастную любовь мои родители, можно только удивляться. Впрочем, сразу после единственной маминой попытки привести страдалицу в чувства кожаный рюкзак со значками оперативно собрался, а дверь захлопнулась с наружной стороны. Бежала я, конечно, не от них. Это была попытка скрыться от себя.

Идти, кроме как в прокуренную квартиру на втором этаже, было некуда. Одна из ее постоянных посетительниц, жившая в соседнем подъезде, услышала мою исполненную гиперболами историю и предложила приют на недельку. Ее жилплощадь оказалась гораздо комфортнее. Через пару дней пребывания на новом месте я, стоя перед напольным зеркалом в трусах и майке с надписью «Born to ride», напевала злободневные куплеты «Наутилуса»: «…моя жизнь как вокзал – этот хлам на полу».

Каково же было удивление кривляки, когда открылась дверь и, прервав истеричную самопрезентацию, в комнату вошел папа в оливковом пиджаке с полковничьими погонами. Это был первый и последний раз, когда я видела его в форме, кроме фотографий. Батя по своему обыкновению не сказал ни слова, но его взгляд был тверд настолько, что «хлам на полу» немедленно переехал обратно в рюкзак, и мы так же незамедлительно отправились домой…

По пришествии весны «вселенская тоска» немного отпустила. Взыгравший гормон инициировал в голове очередной безумный план по захвату зеленых глаз: «Быть как он». В целом это означало одно – любить только себя. Но вместо рокового образ вышел вульгарным. Правда, его украшала одна и по сей день неистребимая черта, принятая с молоком матери, – коммуникабельность. Именно она, а не провалившаяся стервозность, стала катализатором нашей с Шефом внезапной дружбы. Френдзона была победой. Она вдохновила его отделить меня от других девушек. Со временем Шеф даже стал давать порулить своим Enduro, а я, узнав маленькие слабости большого дяди, все же частично разгадала тайну зеленых глаз.

Летом между двумя забойными мотофестивалями я окончила школу и поступила в медучилище. Выбор был однозначным. Медицина не сильно меня увлекала, но хотелось получить важную, нужную и универсальную профессию. В четырнадцать лет я уже довольно четко представляла, чего хочу от жизни. Главными аспектами были служба в МЧС и работа в скорой помощи. Тогда я не думала о том, что погоны – это, прежде всего, символ подчинения, и только потом – командования. Не знала и то, что пытающийся сидеть на двух стульях рано или поздно провалится.

Половина первого курса прошла под знаменем байкерской конфедерации. Но с каждым днем эта волчья стая все больше отпускала – я была не ее. Далее путь лежал совсем в другом направлении.

– Не спешите в ад. Без вас там все равно не начнут… – Мишкин драматический баритон, декламирующий простые жизненные истины, немного убавил мое рвение в столовую училища.

– Здорова, Мих. Ну что, сегодня останемся? – Не то что бы я хотела, чтобы он остался. Как раз наоборот, сокурсник был бы на этой встрече третьим лишним. Но спросить, делая вид, что преследую исключительно дружеские цели, была обязана.

Учиться в медухе было наконец-то интересно. В отличие от школьных лет прогулы не были в моем поведенческом тренде. Даже общеобразовательные предметы, которые мы продолжали изучать на первом курсе, заходили лучше, чем в школе. Группа по-настоящему подружилась со многими преподавателями, самой яркой личностью из которых был историк. Высокий, всегда в черном костюме, с черной бородой и жгуче-черными глазами, он был фанатом своего дела. Суров и требователен настолько, что все его популярные у студентов клички были производными от гестапо. При ближайшем же рассмотрении учитель, как и каждый из нас, был добр и даже раним. Меня зацепили его искренность и редко свойственная мужчинам открытость. После пар мы часто заходили к нему в кабинет поговорить на политические и философские темы. Пара красивых оборотов – один от группы «Сплин», другой из модного журнала – случайно вдохновила меня написать и вложить в тетрадь по обществознанию недетские строки: