– Ой, да что же вы! – чуть не плакала я от обиды на неожиданную оплеуху. – Я медсестра. Вы в реанимации. Вам вырезали желчный пузырь.

– Хоть это радует, давно меня мучал, скотина, – шепеляво сетовала больная. – А ты, тварь, че уставилась? Пошла вон, шмакодявка! – Я еле увернулась от брошенного вдогонку недобрым словам лотка, который недолго простоял на прикроватной тумбочке.

Так началась моя работа в отделении реанимации госпиталя той службы, название которой папа запрещал произносить вслух, но все же помог устроиться. Ни для кого из новых коллег не было секретом, что эта работа для меня временная, пока не доучусь еще год (уже в другом училище) до фельдшера. В тот период на скорую помощь не брали медсестер, и пришлось идти работать в стационар. В первый же день, отмывая шприцы в комнате дезинфекции, я невзлюбила эти стены за то, что они закрывали небо и несли в себе непрекращающийся негатив.

– А что ты хотела, деточка? – театрально разводя руками в курилке, поучала меня опытная медсестра с отечными ногами. – Это тебе не терапия, твою мать!

– Теть Оль, мне и не нужна никакая терапия. Я хотела…

– Сталинград? Оторванные руки-ноги и людей спасать? Ну шла бы тогда в Склиф или на скорую что ли. Здесь рутина. Очень ответственная рутина, понимаешь?

– Понимаю, – вздохнула я, затянувшись тоненькой сигаретой с ментолом. Каждый, кто курил, а к этой категории относилось 100 % персонала, мог использовать вредную привычку как повод ненадолго отлынить от работы. И вот я снова закурила.

Контингент, который обслуживал госпиталь, составляли в основном высокие отставные чины, каждый из которых требовал к себе исключительного отношения. За любую допущенную оплошность можно было утонуть в угрозах и жалобах, в то время как руководство твердило – клиент всегда прав. Так я постепенно, но сильно разочаровалась в долгожданной профессии. Не хотелось быть работником сферы услуг. А просто делать людям добро хотелось уже не так, как раньше. В один из дней, когда я сидела в курилке, закинув усталые ноги на скамейку, перед глазами поплыли люди, делавшие мне когда-то больно: две Маши из начальной школы, учительница русского, Шеф и другие бесцеремонные байкеры, некоторые невзлюбившие меня спасатели из Кировска. Вспомнилась и женщина, плевавшая мне в лицо, и толстые, угрожающие жалобой послеоперационные генералы. Вишенкой на торте неприятия был начальник отделения. «А почему я вообще должна работать для людей? Они же и в грош меня не ставят. В то же время нельзя бездельничать. А другая деятельность, вроде бизнеса, в принципе не интересна…»

Тогда я решила, что буду работать для себя. Буду помогать людям только для того, чтобы самоутвердиться и доказать, на что я способна. Корона, снятая с буйной головы заботливой рукой Михалыча, нарисовалась вновь. Ее фальшивый блеск подпитывали не полученные знания и опыт, а простой человеческий эгоизм.

В Хибины я не могла попасть около полугода. Работа в реанимации, учеба, подработка на горнолыжном курорте в Дмитрове и недавно купленный старенький паджерик не отпускали.

Приближалось лето, и я шла домой, хлопая закрывающимися после ночного дежурства глазами. Вспоминала события прошлого года. Как я мчалась на ниве на север через четырехсоткилометровые перегоны карельской тайги по убитой дороге, на которую выбегали лисы и лоси. Как, пересекая полярный круг, пылила по песку, словно это был не север, а дикий запад, а стайка голубых стрекоз сопровождала меня почти до зеленоборского моста. Озеро Гирвас. Река Умба…

– Юльчик, привет! – телефонный звонок окончательно вскипятил воспоминания. Звонил Михалыч. – В августе в Приозерске планируются международные соревнования спасателей. Мы выезжаем туда первого июля, будем ставить дистанции. Хочу предложить тебе поработать секретарем в составе судейства на водолазке. Заодно с медобеспечением поможешь. Там много докторов будет, пообщаешься. Ну а если в Хибины хочешь, можешь и без меня приехать.