Власть следователя – это не только роспись на документах, но и невидимый груз судеб, за которые ты отвечаешь перед собой, перед людьми и перед чем-то большим, чем закон.

В начале 90-х, когда привычный порядок рухнул вместе с Советским Союзом и страна застыла в тревожном ожидании будущего, организации закрылись, и я оказался на новом для себя пути.

В этой новой реальности, полной неопределённости, мне предложили работу следователя в системе МВД – и я принял вызов, который длился целых 7 лет. Дослужился до звания капитана милиции.

В общем количестве мной было расследовано около 100 уголовных дел. Разброс дел был большой. Это и тяжёлые преступления против личности, и финансовые махинации, кражи государственной собственности, мошенничество. Было много всего.

Уже с первых дней я ощутил, что оказался в особом мире, где власть – не абстракция, а ежедневная реальность. Корочка удостоверения открывала двери и заставляла людей ждать тебя часами, говорить с оглядкой, угождать. В Армении следователь всегда был фигурой важной, почти сакральной: решения, принимаемые им, меняли жизни не только обвиняемых, но и их близких, потерпевших, свидетелей. Это быстро учит ответственности за каждое слово, за каждое действие, но одновременно подводит к опасному наслаждению своей властью.

Однако рядом с этим ощущением власти неизбежно возникает и опасность – уйти в формализм, привыкнуть к потоку дел, начать видеть в них лишь очередные папки. Поток дел, постоянная загруженность, жёсткая иерархия – всё это незаметно стирает индивидуальность. Система подталкивает к тому, чтобы работать «по накатанной», не вникать в детали, не растрачивать себя на сочувствие.

Некоторые коллеги, стремящиеся к карьерному росту, быстро учились угождать начальству, следовали букве регламента, а не духу закона, иногда и совести. Их путь был выгоден в системе, где самостоятельность и творческий подход воспринимались как помеха. Я же всё чаще чувствовал, что задыхаюсь от недостатка свободы.

При этом в системе работали также и отличные специалисты и порядочные люди. И они так же пытались противостоять формализму с переменным успехом. Но система есть система. И так происходит не потому, что там одни «плохиши» работают, а потому, что нагрузка, стресс, небольшие зарплаты подтачивают внутренний мир человека, делая его чёрствым.

Это как с бюрократией во всём мире: с ней все борются, а она живёт, так как без нее никак. Зато она имеет неубиваемое свойство размножаться. Вопрос только в том, чтобы хотя бы время от времени её урезонивать.

Система работы правоохранительных органов в Москве имеет такой же стиль и отпечаток, как в Армении. Поэтому с первых дней работы адвокатом в Москве я знал, с какой системой имею дело, и был готов к этому.

Но больше всего в работе следователя меня потрясала реальная, неформальная сторона работы. За каждым делом – человеческая трагедия, сломанная или спасённая судьба. И если поддаться формализму, можно легко совершить непоправимую ошибку.

Я всё чаще ловил себя на мысли: нельзя позволять себе безразличие. Даже если система не поощряет сочувствия, даже если поток дел не оставляет времени на раздумья – ответственность за чужую жизнь слишком велика.

Психологическое напряжение скапливалось незаметно. Перегрузки, ночные дежурства, отсутствие выходных – всё это истощало. Я видел, как коллеги постепенно утрачивали чуткость, превращаясь в винтики системы. Сам боролся с этим, напоминая себе, что за каждым делом – человек, и любой формализм здесь может стать роковым.

Я не был религиозным человеком, но твёрдо верил: за безучастность рано или поздно придётся платить. Эта вера в «карму ответственности» не давала мне покоя и заставляла относиться к каждой судьбе внимательно, не позволять действовать по шаблону.