– Тише, мудила, – Максим шептал, указав пальцем вверх, – там живут старики, а стены тонкие просто жесть. Чуть что услышат, сразу жаловаться прибегут. Я однажды каэску[1] запустил, так они от первой мелодии сразу сверху затопали, а через пару минут уже долбили к нам в дверь. Я такой втык получил, и папа сетевой провод забрал на неделю.

– Ну ты и лох. – Фыркнув снова, сказал Федя.

– Пошёл ты, чел.

Мы с Верой переглянулись и улыбнулись. Максима мы оставили уже через десять минут и, одевшись, выбрались на улицу. Было очень холодно, и Федины пушковые волосы под носом тут же заиндевели. Мы почти бегом достигли Вериного подъезда и проследили, чтобы её силуэт мелькнул в окнах лестничных пролётов до третьего этажа. После этого мы пошли домой.

Я видел, как Федина походка становилась всё сбивчивее. Он с остервенением кусал губы до крови, а потом делал вид, что вытирает влажность под носом, но я видел красные подтёки на костяшках пальцев, и когда мы добрели до его дома, он не протянул мне руку и лишь бросил: «До завтра». Я ответил тем же и ускорил шаг.

Времени было не так много, но ночь стала совсем тёмной. Лишь внезапно выпавший снег отражает что-то светящееся вдалеке. Это был ларёк с жёлтыми, еле горящими буквами «Продукты». Я прошёл мимо, мой дом уже за поворотом. Я добежал до подъезда, хрустя свежевыпавшим снегом под ногами. Одним ботинком провалился в глубокий сугроб и начерпал так, что до дома уже прыгал на одной ноге, попутно высматривая свет в окнах своей квартиры. На кухне точно кто-то есть.

Я открыл старую деревянную дверь подъезда и зашёл внутрь. Опять свет горит только на втором этаже. Я вызвал лифт, на ощупь найдя оплавленную кнопку, и стал ждать, всё ещё держа промокающую ногу навесу.

Сзади что-то послышалось. У выхода есть лестницы, ведущие в подвал, но я никогда не видел, чтобы вход туда был открыт. Хотя, там часто слышатся глухие звуки. Мама говорила, что это гудят старые трубы, но сейчас я совершенно не был в этом уверен. Я повернулся лицом к темноте и прижался спиной к дверям лифта. Скрежет становился громче. Это было похоже на хриплое дыхание старого человека, который ноет от давно мучающей его сильной боли. Слышу, как лифт спускается, но он будто дразнится и гудит в двух этажах от меня, не доезжая нескольких метров.

Клянусь, я увидел два светящихся глаза, и хрип стал громче, когда за моей спиной створки лифта раздвинулись, и я ввалился внутрь. Там горел яркий свет, от чего тьма снаружи лифта только сильнее загустела. Я упал на липкий пол и рукой угодил в лужу сомнительного происхождения. Тут же вскочил, совсем забыв о промокшем ботинке и начал истерично жать кнопку своего этажа. Лифт закрывался медленно и со скрипом. Двери сомкнулись, и теперь я боялся, что нечто ударит по ним с той стороны, но лифт двинулся, ура. Дома была мама, она готовила суп. Я умылся и поел перед сном. Спал хорошо в эту ночь.

Я делаю эту запись и надеюсь, что когда-нибудь её найдут. Может, мы бы могли стать друзьями, если бы всё вышло немного иначе?

Мама совсем обозлилась. Как и обещала, она с декабря ни разу не встала с дивана и целыми днями ела, просматривая телевизор, пока его не отключили за неуплату электричества. Мне пришлось работать половину января на складе строительных смесей, чтобы заработать хоть немного и оплатить счета, иначе мама с меня шкуру бы сняла, и для этого она точно не поленилась бы подняться.

Гречу я перестал есть давно и сильно похудел. Втихаря питался картошкой, которую старая мамина подруга продавала по более низкой цене. Я, оставив свет выключенным, по ночам варил чищеные старым ножом клубни и тут же уносил в свою комнату, чтобы мама не узнала, что я ем