Назначение Токарева заместителем командира группы тоже было встречено всеми с радостью. В этом добродушном богатыре много обаяния, он не кичится ни своим инженерным образованием, ни временно утерянными авиационными «крылышками», со всеми прост, благодушен.

Вслед за Кухарченко выступил наш комиссар, старший политрук Полевой. Он сухо зачитал именной состав боевой группы и хозяйственной части. Полевой не пользовался особой любовью среди молодежи своей собственной группы. Лейтенант Васька Виноградов, прозванный Баламутом, не очень долюбливающий армейскую дисциплину, говорил, что Полевой больно придирчив и непокладист, ужасно осторожен, чертовски строго следил за порядком среди курпоченковцев. «Надоел он нам, зануда, своими политинформациями, – без обиняков заявил десантникам Баламут. – Дай ему волю, так этот сухарь с нас, комсомольцев, членские взносы тут – земляникой да грибами, что ли? – начнет собирать!»

Мы вспомнили эти слова, когда Полевой заговорил перед строем о необходимости создания крепкой партийной и комсомольской организаций. Он назвал эту задачу неотложной и раза два-три скучно повторил, что только партийный контроль поможет нам «не натворить глупостей и ошибок».

– Приказ о создании отряда – это только самое начало, – говорил он, – начало большой, огромной работы. Отряд наш – не воинское подразделение, а скорее маленькая советская партизанская республика, оторванная от Большой земли. Мы должны заново в самые сжатые сроки построить эту республику. Какими методами, какими приемами будем строить мы нашу республику – вот вопрос.

Говорил комиссар сухо, деловито, даже казенно, безо всяких нарядных слов. Его речь не захватила, не увлекла нас. Его слова о «глупостях и ошибках», которые мы можем натворить, об опасностях «партизанщины» показались неуместными и обидными.

После него начштаба Аксеныч сказал:

– Товарищи! У нас отряд! Он даст нам новую струю жизни!

Аксеныч смешался, запнулся, махнул рукой и заверил нас, что хоть оратор из него, известно, никудышный, но кровь свою он в любую минуту по капле отдаст, а пока надо съездить ночью в подлесные деревни и выкопать припрятанное весной оружие и собрать разное военное имущество.

Яков Аксеныч Курпоченко слывет «своим» парнем: он храбр, покладист и прост. В страшном сорок первом году лейтенант кадровой армии Курпоченко прибрел, измученный, раненный, в родное село на Могилевщине. Часть Красной Армии, в которой он служил, перестала существовать – ее смела волна германского нашествия. Он был очевидцем кровавого разгрома, видел, как командиры и красноармейцы срывали звездочки, как полками шли в плен растерявшиеся, раздавленные поражением люди, как плакал, расставаясь со своей пушкой, земляк-артиллерист, как в одиночку, парами, мелкими группами пробирались к своим, непримиримые и непокоренные. Молодой лейтенант не сидел в родительском доме без дела, его не запугали слухи о взятии Москвы – он готовил людей, запасал оружие. Прослышав о нашем десанте, он немедля ушел в лес, поставив на карту не только свою жизнь, но и жизнь оставшейся в Смолице семьи.

«Аксеныч – свой в доску! – говорят Токарев и его друзья. – Он понимает, что тут у нас не армия! Не прочь и кузькину мать немцам показать, и погулять! Делу время, потехе час. Только Полевой вот все гайки закручивает, прижимает партизанскую вольницу». Десантники сразу же полюбили Аксеныча. «Хватит с нас нашего Самсонова! – говорят они меж собой. – Больно крут стал капитан. Вчера даже на Бокова, заместителя своего, налетел: что, говорит, за панибратские отношения, приказы мои обсуждать смеешь, единоначалие подрываешь! И вообще, говорит, где твоя выправочка, расхлябанным видом десантников позоришь!..» А Бокову за Метрострой орден дали…