— Ага, принял к сведению, — он салютует мне ладонью. — Но я, Рит, знаешь, люблю сложности.

Закатив глаза и услышав тихий смешок, я поднимаюсь к себе. И пока переодеваюсь думаю только об одном — для Никиты все это в шутку, а для отца — всерьез. Даже интересно, кто кого обставит в их противостоянии.

Впервые я не готова ставить на отца.

10. Глава 10

Никита

— Так и не скажешь, о чем вы говорили? — пыхтит на пассажирском сидении рядом со мной Воскресенская. — Меня это тоже касается, между прочим!

Моя машина неторопливо катится по полупустым воскресным дорогам в сторону набережной. Мы с Ритой уже несколько минут обмениваемся колкостями — она никак не уймется, я пока не готов раскалываться.

— Отец твой сказал — мужской разговор. Не нагнетай. Я по твоему совету во всем с ним соглашался, — отвечаю спокойно. — Ну, почти.

— Я думала, мы партнеры, — бросает Воскресенская возмущенно, выразительно скрестив на груди, едва обозначенной объемной толстовкой, тонкие руки.

Вижу, ее и правда задевает, что я не говорю с ней о содержании короткого тет-а-тета с ее отцом. Если бы мы встречались по-настоящему, я бы точно не поддался на ее притворные обидки — есть вещи, которые должны оставаться между мужиками, а так вдруг чувствую, что не прав. В платоническом треугольнике с ее отцом, Рита мне, конечно, ближе, поэтому я сдаюсь. Полное содержимое разговора ей знать не нужно, но в общих чертах обрисовать картину мне не жалко.

— Если вкратце, он сказал, что если я тебя обижу, то для того, чтобы отрезать мне яйца и скормить их аллигаторам, океан между странами помехой не станет, — говорю с сухим смешком.

Рита демонстративно закатывает глаза.

— Папа просто шутит.

— Да нет, у меня создалось впечатление, что он абсолютно серьезен. Не то, чтобы я боялся твоего отца, но его воинственность произвела на меня впечатление, — свернув на светофоре к реке, я паркую машину на свободное место и поворачиваюсь к Воскресенской. — Он очень сильно волнуется за тебя. Я бы сказал, даже больше, чем того подразумевают грани разумного.

Рита, словно ей неприятно это слышать, отворачивается от меня. И даже делает вид, что увлечена креплением на ремне безопасности. Странная, а она что ожидала? Что за закрытыми дверьми кабинета ее папаша нас благословлял?

— У него есть на то основания? — спрашиваю с неожиданным напором, как-то по новому воспринимая информацию моего собственного отца о том, что в прошлом Воскресенской — абьюз и психологические травмы.

— Не понимаю о чем ты, — сухо отмахивается она, щелкая ремнем, чтобы поскорее выбраться из тачки.

— Еще как понимаешь, но лезть тебе в душу я, Рит, конечно, не стану, — заявляю спокойно. — Но мне кажется, ты должна понимать, что можешь мне доверять.

Длинные ресницы, скрывающие от меня выражение ее глаз, мгновенной взмывают вверх, а настороженные янтарные озера прямо встречают мой взгляд.

— Если вкратце, доверие — это не та материя, которая возникает после трех встреч, — ее голос звучит подчёркнуто отстраненно. — Без обид, Никита. Я благодарна тебе за то, что вчера ты меня выручил. И твоя готовность поддерживать нашу игру на протяжении двух недель вызывает у меня восхищение. Но лезть ко мне в душу тебе действительно не стоит. Там много такого, что тебе не понравится.

— И опять звучит как вызов, — произношу задумчиво, с интересом наблюдая, как бледная кожа Риты покрывается румянцем.

— Ничуть, — отзывается она. — Я не совсем дура, чтобы провоцировать тебя. Я просто… Я просто хочу, чтобы когда ты уехал, меня оставили в покое.

— Тебе сколько, двадцать? Рановато для того, чтобы идти на покой.