Лопахин с юных лет часто бывал в усадьбе, он всегда любил Раневскую. Она, добрая и красивая, была для него идеалом. Она и сегодня значит для него много. И он в день приезда Раневской из Парижа, фактически, сознаётся ей в своих чувствах: «Хотелось поглядеть на вас, поговорить… Вы всё такая же великолепная… Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные глаза глядели на меня, как прежде… вы, собственно вы, сделали для меня так много, что я забыл всё и люблю вас, как родную… больше, чем родную». Этот страстный и нежный монолог произнесён Лопахиным на людях, но он замаскирован обыденной интонацией, словами о занятости, о необходимости уезжать… Никто из присутствующих, включая саму Раневскую, не услышал, не понял подлинного смысла слов Лопахина, их подтекста.

Подсказывая Любови Андреевне надёжный путь спасения от разорения и долгов, Лопахин начинает понимать, что такие чудесные, но непрактичные люди никогда не согласятся с продажей вишнёвого сада. Раневской неловко за Лопахина с его прозаическими расчётами. Раневская (её у Бильченко играла иностранная актриса с очаровательным акцентом, жена одного из зарубежных дипломатов в Украине) глядит на Ермолая встревоженно, словно ей предложили что-то недостойное, а затем произносит: «Дачи и дачники – это так пошло, простите».

Однако Лопахин в спектакле Валерия Бильченко вовсе не толстокожий мужик. Петя Трофимов не случайно говорит ему: «Как никак всё-таки я тебя люблю. У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа…». Такой Лопахин начинает догадываться, что, хотя усадьба и вишнёвый сад им куплены, но остаётся в Раневской, этой аристократке духа, нечто, что деньгами не измеряется, что в деньги непереводимо. У Лопахина, купца с русской ментальностью, рождается искреннее чувство вины: «Отчего же, отчего вы меня не послушали? Бедная, хорошая, не вернёшь теперь. О, скорее бы всё это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь».

Лопахин видит, как мучительно горько плачет Раневская, как долго они с братом прощаются со своим родовым гнездом, как они, сразу постаревшие, медленно бредут от дома в полумраке, поддерживая друг друга, словно уходя в небытие… Лопахин начинает остро осознавать, что он, хотя и не стремился к этому (обстоятельства так неумолимо сложились), всё же прямо причастен к обездоленности очень дорогого ему человека…

И тут вступает в силу закон драмы о ружье в последнем акте.

Такова авторская концепция Валерия Бильченко в спектакле «Выстрел в осеннем саду». К сожалению, талантливому режиссёру не нашлось места в киевских театрах. Он уехал искать работу в Германии.

Театр «Современник» приехал в Америку второй раз. Осенью 1996 года труппа показала на Бродвее чеховских «Трёх сестёр» и «Крутой маршрут» Е. Гинзбург, а также спектакль «Пигмалион» Б. Шоу в Атлантик-Сити. Если вдуматься в культурно-социологический аспект этих гастролей, он огромен.

Конечно, чтобы гастроли состоялись, потребовалась неуёмная энергия нью-йоркских продюсеров, но не только. Нужно было, чтобы судьбы театров перестали решать идеологические отделы КПСС, чтобы репертуар гастролирующих театров не подлежал жёсткому диктату Министерства культуры, чтобы КГБ перестало делить актёров на «выездных» и «невыездных», чтобы эстетические критерии наконец-то возобладали над политическими. Сами же российские актёры теперь могут подписывать контракты с зарубежными театрами и свободно гастролировать, как это было всегда свойственно их ремеслу.

Панченко И., Гамарник К. «Вишнёвый сад» на осеннем Бродвее.