– Садись, Любань. Поможешь мне с уборкой. Ну вы даёте, Перепёлкина, – хмыкает Лисёнок, всучивая мне стопку книг. – Так и вижу новый блокбастер и вас с Боголюбовым в главных ролях! «Как отшить парня за десять дней»... Или, нет – «Чудесное превращение говнюка в человека». – Алиса декламирует, взмахивая тряпкой, как дирижерской палочкой.

– Нет, лучше «Убить Боголюбова». Такой фильм соберёт миллионы. Или лучше...

– Любань, расскажи ещё. – Сладеньким голосом просит Лисёнок. – Я тебя диетической запеканкой угощу.

Из гостиной слышатся мужские голоса и громкое потрескивание дров в камине: Богдан играет в шахматы с дедом Никитой. Тетя Глаша хлопочет на кухне, а мы с Алисой наводим порядок в спальне. Ну как, наводим: болтаем, а гора книг и вещей из шкафа лежит на ковре.

Я опасливо озираюсь по сторонам, боясь, что мою тайну услышат обитатели этого дома, и начинаю тихонько говорить.

– Ну ладно... Перед запеканкой я бессильна. Что ты хочешь знать? Я отказалась от его букетов. – Пыхчу, как паровоз.

– Отказалась от ег-о-о  буке-е-тов. – Передразнивает меня Алиса. – Мне все интересно! Какие цветы, что было написано в записке? – Загибает пальчики Лиса, обиженно поджимая губы. – «Какое платье было у невесты? Белое» Так и ты...

– В понедельник были белые розы. Курьер зачем-то сказал, что их тридцать девять штук. На длинных стеблях без шипов. Так достаточно подробно?

– О да... – Алиса садится на пол по-турецки и слушает, делая вид, что протирает книги от пыли.

– Во вторник принесли голландские тюльпаны, в среду – цветочную композицию в большой корзине, в четверг... – вздыхаю и перевожу взгляд вниз, на витиеватый узор ковра. – ... орхидеи.

– Правильно сделала, что не взяла. – Уверенно шепчет Алиса, ободряюще сжимая мою кисть. – Так что же было в записках?

Мой плутоватый взгляд не укрывается от подруги. Сердечко трепыхается в груди, как пойманная в сачок бабочка, когда я вспоминаю о записке. Рассудок превращается в дым и покидает тело, оставляя его в рабстве у чувств.

– Честное слово, я не хотела ее брать. Курьер забрал цветы и случайно обронил записку возле лифта. – Сглатываю горький ком в горле. Могу ли я надеяться на его искренность? Я даже на секунду боюсь поверить...

– Люба!

– Всего два слова: «Прости меня»...

Я отыскиваю в цветочной корзине своих эмоций счастье. Ворошу пальцами бутоны грусти и слабости, вырываю колючки обиды и самоуничижения, ласково приглаживаю пальцами нежные лепестки благодарности и жизнелюбия. «Я счастлива!» – твержу отражению в зеркале и улыбаюсь симпатичной рыжей девчонке, с интересом глядящей из него.

Александра Георгиевна, дай Бог ей здоровья, словно почувствовав мои напряжение и скованность, отказалась от привычного сеанса, предпочтя ему разговоры по душам.

Мы пьём кофе из белых фарфоровых чашек, слушаем песни Элтона Джона, играем в карты, а потом она замолкает и глубоко затягивается сигаретой Chapman, мгновенно погрузив комнату в облачко сизого дыма.

Скидывает с узловатых ног туфли и ложится на скрипучую софу, словно я не рядом. Растягивается поудобнее и, стряхнув золу в пепельницу из прозрачного стекла, бормочет:

– Никогда нельзя любить кого-то сильнее, чем себя, Любаша. Самая большая любовь твоей жизни – к себе. Поняла, детка?

– Да. – Неуверенно киваю я. От взгляда Савской мне хочется провалиться сквозь землю или рассыпаться на атомы, он проникает лазерным лучом в самое сердце, высвечивая мои истинные мысли. А «да» ли там? Люблю ли я себя или ответ – вежливая отмашка? Молчанием Александра Георгиевна пробуждает ото сна мою осознанность, сверлит взглядом, пока я не повторяю: