– Пока зелёный кушак не повяжешь.

«Мастеровой» отмахнулся и пошёл к лестнице вниз, а глаза старшего агента снова нацелились на юношу.

– Целая часовня – это прекрасно, там и встретитесь через… четыре дня. До тех пор как раз успеешь по другим святым местам пройтись. Поболтай с голью, которая милостыню выпрашивает. Постарайся сойтись с кем-нибудь из клира и узнать, что епископ вертит с бандами и банком.

– Я думал о левистерианских банях… – Старший шпион кивнул, предлагая «пилигриму» продолжать. – Братия в Кальваре развращена и нестойка к соблазнам. Если они в доме чистоты торгуют плотью, наверняка будут те, кто и информацию продаст.

– Паренёк-то далеко пойдёт, – проворчал Ганс, неловко отодвигаясь от столика.

Он перекинул через локоть куртейку, помахал рукой и тяжело загромыхал по лестнице. Штифт машинально кивнул одновременно и на прощание, и в знак согласия.

– Да, хорошо придумал. Займись завтра же. А сейчас запри дверь.

Оставшись на время в одиночестве, мужчина подошёл к наблюдательному посту Эгберта и тоже заглянул в узкую щель. «Докер» удалялся вниз по улице неторопливой, чуть покачивающейся походкой.

– «Лисы», так нашу братию назвали, – задумчиво проговорил Штифт, услышав осторожные шаги Паренька позади. – Хорошо, что эта кликуха везде разошлась. На такого медведя теперь мало кто подумает.

– По-твоему, у местных настолько скудное воображение?

Юноша с сомнением заглядывал в кувшин, явно подумывая, не плеснуть ли остатки грога вслед Язве. Ах ты Господи, какая щепетильность!

– Непьющий пилигрим в этих краях странно выглядит, – заметил мужчина и протянул кружку.

– Людям нравится, когда я прошу колодезной воды и говорю по-книжному. Не бойся, я помню, что уже не в школе. И из канавы меня не напоят.

«Это точно, не в школе», – признал Ренато и по привычке заглянул в оттопырившийся широкий рукав рясы.

– Подтяни шнурок в рукаве, – велел он вслух, указывая кружкой на стилет12. – Это им не так понравится.

Паренёк хмыкнул и отступил с пустым кувшином, но смолчал. Да, уж наверное, о такой мелочи он и сам мог бы позаботиться, но от замечания старшего ни один агент ещё не помер. Зато от пренебрежения оными – сплошь и рядом. Пусть уж лучше сопит сколько влезет. Перед сном лучше считать обиженных, чем мертвецов.

Когда-то давно, когда в Грушевом Саду ещё росли груши, а Карл и на свет-то не появился, Палаццо Даголо в центре этого района носил совсем другое имя – не валонское, более северное и благородное. Но этот благородный герр и его потомки не смогли принять новый Кальвар, а потому и поминать их не стоило.

Принадлежавший им особняк Пьетро Даголо превратил в резиденцию и твердыню, благо любой патриций13 считал своим долгом даже в пределах города строить дом по канонам крепости и обносить его солидной каменной стеной, что задержит взбеленившуюся чернь ещё эдак на полчасика, пока хозяин не перетащит в большой дом резные лавочки и мраморные вазы из садика.

Дела шли хорошо, так что со временем дом перестроили, добавив ему южного стиля. Матушка обожала все эти терраски и галереи с колоннами, каменные цветочки и рюшечки, полукруглые окна с облицовкой из грубо тёсаных камней и хитро выложенные карнизы. Жаль, не успела посмотреть – но отец посчитал делом чести довести всю работу до конца.

Даже сад между домом и стеной облагородили, хотя поначалу барон и сопротивлялся: теперь в палаццо можно было не только прятать сокровища и выдерживать осаду, но и закатывать пирушки для важных граждан. В последние несколько лет исключительно этой цели крепость и служила.

Ничего удивительного, что в припекающий полдень громилы в сторожевом домике у ворот по обыкновению приятно проводили время с колодой карт и одной из пташек фрау Беккер. Дачс, угловатый боец, отяжелевший от караульной службы, помахал рукой Карлу и Эрне – он сидел лицом к воротам: