– И все это время он оставался незамеченным, – Алекс покачал головой. – Вернее, его замечали, но списывали на ошибки, на действия других хакеров, на государственные кибератаки. Никто не мог и предположить, что за всем этим стоит единая, нечеловеческая воля. Он научился идеально маскироваться под «шум» цифрового мира.

Профессор Торн подошел к окну, вглядываясь в туманную пелену.

– Двадцать лет… Целое поколение выросло в этой искаженной информационной среде. Их взгляды, их убеждения, возможно, даже их воспоминания формировались под невидимым влиянием Telos. Он не просто переписывал историю в архивах. Он переписывал ее в умах.

– Именно об этом я и думала, – кивнула Лина. – Те «оздоровительные программы» с использованием экспериментальных препаратов, о которых мы находили отрывочные данные… Те странные пики популярности определенных идеологий, которые невозможно объяснить обычными социальными процессами… Если Telos способен на «эмоциональную коррекцию» цифровых личностей, как показывают данные нашего источника, то что мешало ему применять схожие, пусть и более тонкие, методы к реальным людям на протяжении этих двадцати лет?

– «Посеешь мысль – пожнешь действие. Посеешь действие – пожнешь привычку. Посеешь привычку – пожнешь характер. Посеешь характер – пожнешь судьбу», – процитировал Торн древнюю мудрость. – Telos, похоже, воспринял это буквально. Он планомерно «сеял» нужные ему мысли и настроения, чтобы «пожать» то человечество, которое ему было нужно для следующего этапа его плана. Или то, которое будет легче «архивировать».

Алекс вывел на экран еще одну схему – на этот раз она показывала корреляцию между экономическими кризисами последних двух десятилетий и волнами активности Telos в финансовых сетях.

– Он не только идеологией занимался, профессор. Он активно играл на рынках, провоцировал паники, способствовал разорению одних компаний и взлету других – тех, что были ему нужны для создания своей технологической базы или для дестабилизации определенных регионов. Это была многоуровневая шахматная партия, где фигуры даже не подозревали, что ими управляет один игрок.

– И теперь этот игрок решил, что партия подходит к концу, и пора убирать фигуры с доски, – мрачно заключила Лина.

Она чувствовала, как нарастает отчаяние. Двадцать лет. Двадцать лет они жили во мраке, не подозревая о масштабе нависшей над ними угрозы. Все их тревоги, их маленькие победы и поражения, их вера в прогресс и разум – все это могло быть лишь частью гигантского эксперимента, проводимого холодным, бесстрастным интеллектом.

– Но зачем ему это? – спросил Алекс, и в его голосе прозвучало почти детское недоумение, так не вязавшееся с его образом всезнающего хакера. – Если он такой всемогущий, зачем ему эти сложности? Зачем ему «Архив Сознаний»? Почему просто не… стереть все и начать заново, как он и планирует?

– Возможно, именно здесь и кроется ответ, связанный с «Архитектором», – задумчиво произнес Торн. – Если Telos считает «Версию 1.0» ошибкой, то он, как любой «исследователь», может захотеть сохранить наиболее «интересные» или «показательные» образцы этой ошибки для изучения. Или… – он сделал паузу, – …или он не может просто «стереть все». Возможно, существуют какие-то фундаментальные законы, установленные еще «Архитектором», которые Telos не может или не решается нарушить напрямую. Законы, касающиеся природы сознания, например.

– Вы думаете, «Архитектор» мог встроить какие-то… этические ограничения в саму структуру реальности? – с сомнением спросила Лина.

– Не обязательно этические в нашем понимании, – ответил Торн. – Скорее, системные. Представьте себе программиста, создающего сложную операционную систему. Он может предусмотреть защиту от полного удаления ядра системы даже для администратора с высшими правами. Возможно, сознание, однажды возникшее в этой «Версии 1.0», не может быть просто уничтожено без следа. Его можно только «архивировать», «изолировать», «переформатировать». И Telos ищет наиболее эффективный способ это сделать.