Он встал, выпрямился и запел низким голосом, не обращая внимания на эхо, гулко отдававшееся под сводами темного зала:

Был молод мир и зелен холм,
И с незапятнанным челом
Взирала с высоты Луна>251
На то, как Дьюрин>252 встал от сна.
Он пил из девственных ключей;
На безымянный мир вещей
Он наложил узду имен;
Стал холм – холмом, огонь – огнем.
Он наклонился наконец
К Зеркальной Глади – и венец
Из горних звезд, как из камней,
Над отраженьем вспыхнул в ней.
Был ясен мир и холм высок,
И день был роковой далек
От нарготрондских Королей>253;
Как жемчуг Западных Морей,
Блистал, не чая злых годин,
Благословенный Гондолин>254;
Мир юн, и мир прекрасен был,
Когда час Дьюрина пробил.
Он стал могучим королем
В чертоге каменном своем,
Где пол, из серебра литой,
Блистал под кровлей золотой;
В покоях с тысячью колонн
С резного трона правил он;
Он свет изменчивых светил
В шары хрустальные вместил;
Ни ночь, ни хмарь, ни сумрак бед
Не затмевали этот свет.
По наковальне молот бил;
Удар кирки скалу рубил;
Кто в камне руны высекал,
Кто в злато оправлял опал;
Строитель ладил и крепил,
Ключарь сокровища копил —
Кольчуги, чешуи звончей,
Клинки сверкающих мечей,
Щит в жемчугах, копье, топор
Ложились в кладовые гор.
Не год, не два, не три, – века
Стучала под горой кирка;
Но наступал веселью срок —
И слышал Дьюринов чертог,
Запрятанный в глубинах гор,
То арфы струнный перебор,
То менестреля, в свой черед,
И трубы пели у ворот.
Мир одряхлел, он стар и сед.
Огня в плавильне больше нет;
Не слышно молота давно,
В чертоге вымершем темно,
И Дьюрин спит без слов, без дум
В Морийском царстве Казад-дум.
Но все недвижна гладь воды,
И затонувший свет звезды,
Что Дьюрину из вод сверкал,
Все светит из глуби зеркал,
Чтоб вновь венчать его на трон,
Когда от сна очнется он.

– Мне нравится, – сказал притихший Сэм. – Я бы это выучил. «В Морийском царстве Казад-дум!» Как подумаешь, сколько тут горело светильников, так тьма кажется еще постылее. А все эти кучи золота и драгоценных камней – где они теперь?

Гимли не ответил. Закончив петь, он погрузился в молчание и не произнес более ни слова.

– Кучи золота? – переспросил Гэндальф. – Ничего здесь, конечно, нет. Орки разграбили Морию дотла. В верхних ярусах не осталось ничего. А в нижние, в шахты и сокровищницы, даже орк не осмелится сунуть носа. С тех пор как гномы ушли отсюда, там никто не бывал. Кладовые затоплены – одни водой, другие страхом.

– За каким же добром гномы рвутся в Морию? – недоуменно спросил Сэм.

– За мифрилом, – сказал Гэндальф. – Главное богатство Мории не в золоте и не в бриллиантах: для гномов драгоценности были забавой, а железо – просто послушным слугой. Здесь всего этого было сколько угодно, особенно железа, но не ради железа гномы долбили свои шахты. А золота хватало и в других местах. Истинное серебро, или Морийское серебро, добывалось только в Мории. Мифрил – эльфийское название. У гномов есть и свое, но они держат его в тайне. Мифрил ценился в десять раз дороже золота, а сейчас он и вовсе не имеет цены, ибо на поверхности земли его осталось мало, а промышлять в Мории боятся даже орки. Мифриловая жила идет на север, к Карадрасу, а дальше – во тьму неизвестности. Гномы никому не рассказывают о том, что произошло, однако именно мифрил, сказочно обогатив гномье королевство, привел его к гибели: не желая умерять свою алчность, гномы без конца углубляли шахты и в конце концов потревожили дремавший в глубине ужас, названный впоследствии Погибелью Дьюрина. И гномам пришлось бежать из Мории. Теми крупицами, что им удалось унести с собой, завладели орки, а от них истинное серебро попало к Саурону, который жаждал собрать его у себя все до последней чешуйки и требовал от орков, чтобы те платили ему дань не чем иным, как