Понтий Пилат задумался. «Обвинения, предъявляемые несчастному Иисусу, безусловно, абсурдны. Но если сейчас не утвердить приговор, этот ушлый еврей напишет донос императору, что римский наместник не борется с врагами Рима. Да и что мне за дело до их еврейских разборок?».

– Хорошо, я утвержу приговор, но только, что это за варварская казнь: забить камнями? Зачем так жестоко? Не лучше ли просто распять на кресте, как это принято в цивилизованных странах?

– Я сегодня же принесу исправленный приговор, – обрадованно закивал головой Каиафа, пятясь задом к двери…

Я не успел сказать Иисусу, что это Я погубил его. Когда в ночь после казни я подошел к кресту, Иисус был уже мертв. Сердобольный римский стражник заколол его копьем, чтобы прекратить его земные страдания. Зато всех его учеников ждала страшная кара. В тот момент Я еще не решил, какие муки и страдания испытают ученики Иисуса перед смертью, но то, что эти страдания будут сильнее страха, который Я испытал перед своей казнью, Я знал наверняка. Сжалился Я только над Иудой. Его Я просто повесил на видном месте. Его мучения длились недолго».

– Эдгар! Иди кушать, – прервала воспоминания мама трехлетнего Эдгара Пике.

***

Соломон Ротшильд возвращался во Франкфурт из Вены. Он не любовался сельским пейзажем, мелькавшим за окном его шикарной кареты. Он, закрыв глаза, вспоминал приятные моменты, которыми было заполнено его пребывание в кулуарах Венского конгресса.

Он в сотый раз мысленно аплодировал своему старшему брату Амшелю за то, что тот уговорил остальных братьев вернуть курфюрсту Вильгельму все его вложения с набежавшими процентами. Вильгельм явно рассчитывал на меньшее. На радостях он не стал изымать из бизнеса Ротшильдов свой капитал и даже согласился на невысокую фиксированную доходность в три процента годовых. Но и это еще не все. Восхищенный порядочностью Ротшильдов, Вильгельм на все лады расхваливал их за кулисами Венского конгресса. Благодаря этому, с Соломоном пожелали познакомиться все сильные мира сего. Ему жали руку и победитель Наполеона герцог Веллингтон, и французский министр Талейран, и австрийский канцлер Меттерних, и русский представитель Нессельроде. А мелкие германский князьки даже заискивали перед ним.

Наверное, впервые в жизни Соломон ощутил могущество денег. Он помнил, как еще каких-то тридцать лет назад его отец вздрагивал при каждом стуке в дверь их маленького домика, опасаясь внезапного прихода финансового инспектора. Было время, когда их семья выживала за счет утаенных от налогов доходов. И вот, всего через тридцать лет ему жмут руку те, кто решает сегодня судьбу мира. Они это делают не потому, что считают его ровней, а потому, что все они нуждаются или будут нуждаться в его деньгах.

Кстати, еще о деньгах. Поговаривают, что на этот раз страны победители потребуют-таки с Франции контрибуцию и, вроде как, сумма будет больше 500 миллионов франков. «Вот бы эти деньги прошли через банк Ротшильдов! – размечтался Соломон, – а почему нет? Джеймс в Париже на короткой ноге с самим королем, Натан в Лондоне регулярно встречается с премьер-министром, я нашел общий язык с канцлером Австрии Меттернихом. Осталось найти подходы к русским и пруссакам. Вряд ли это будет сложно, если принять во внимание те рекомендации, который дал курфюрст Гессенский нашему банку. В конце концов даже один процент комиссионных от пятисот миллионов – это деньги ради которых стоит потратить и силы, и время».

Соломон улыбался, представляя, как он предложит эту бизнес-идею братьям. Наконец и он покажет им, что он не простой исполнитель, а полноправный партнер и не даром получает равный со всеми доход.