– Значит, по Амуру возможно плыть в Америку, – сказал Венюков.

Обещали побывать друг у друга в ближайшие дни. Поначалу – из-за Герцена и из-за железного корабля у отца Сибирцева в доке.

«Однако, – расставшись, подумал Сибирцев, – все они, будущие исследователи пустынь и гор, ни разу не помянули про морской флот. Не представляют, что такое современная морская торговля, какой это великий ресурс в развитии страны и нации, выходящей на берега морей. Реки наши требуют не бурлаков и плоскодонных барж. А у них толки об ослах, лошадях, верблюдах, про вьюки, казаков и монголов; слов нет, сухопутной империи без этого не обойтись. С соседями общаться надо и по железным дорогам, и караванными путями. Но цивилизации и культуре нужны телеграф, печать, флоты, свободные моря и свободные мнения, смелость каждого чиновника и должностного лица – от выборного волостного старшины… А верблюды уживутся и с крепостными. Сегодня они говорили о великих открытиях так, словно морей и океанов не существовало. Венюков сказал: «По Амуру можно проплыть в Америку». Конечно, они знают про моря и океаны, но это чуть ли не за гранью ученых интересов, как Кронштадт для петербуржцев, про который с детства слыхали».

Алексею казалось недоразумением, что так хорошо подготовленные и образованные люди намерены действовать односторонне. Словно наука наша воды боится, ученые идут в горы, а там, где горы обрываются у моря, они ходят по берегу и смотрят не в море, а все на те же горы, у них нет искусства мореходов, совершенства ходоков по воде, им могли бы служить примером лоцманы, ищущие в любой шторм заработков у побережьев Западной Европы. Именно так должен ходить по морю современный исследователь. Знание моря не только в книгах, и уж тем более не в разговорах и замыслах, не в декларациях с кафедр и сидении в аудитории. Все начинается с весла, с руля, который надо уметь сделать самому, топором, пилой, рубанком, знать, из какого дерева и как, со стапеля, шпангоута, со смолы, с чертежа, который заставляет мыслить металлом, краской, современной машиной. Алексей испытал тяжкий труд на стапелях в Японии, сам рубил, обрабатывал деревья, гнал с матросами смолу. Шили паруса, сами вырабатывали краски. Все было в жизни Алексея. И все это не утеха и не забава, надо было уметь наблюдать за всем и самому не избегать любой работы. Все офицеры экспедиции трудились.

Дома Анастасия Николаевна спросила сына, как день прошел. Алексей рассказал, что был у Керженцевых и в Географическом обществе. Туда пришло письмо от исследователя, который находится в горах Тянь-Шаня. Доклада никакого не было, и просто говорили. Много интересного. Большие перемены с тех пор, как был там последний раз.

Рассказал о знакомстве с Венюковым.

– Михаил Иванович спросил меня, был ли я на Амуре.

Отец стал говорить, что знание французского языка у нас признак образованности.

– Без французского языка тебя сочтут за неуча, это плохая рекомендация.

– Конечно, если я сошлюсь на восточные языки, то скажут: какая чушь, кому нужна китайская грамота.

– Какое бы раболепие ни было, но надо считаться с обществом, в котором живешь. Вся дипломатическая переписка идет на французском языке, с тем же Брунновым и со Стеклем в Штатах.

– Папа, скажи спасибо, что я остался живой и что у меня есть свои намерения. Я не дерусь с матросами и не ворую. Кстати, я рассчитался с Ротшильдом раньше времени, о чем уже получил извещение из Лондона, подписанное самим банкиром. Совершенная для меня неожиданность.

Алексею предстоял отпуск. Еще есть время подумать обо всем Если бы он захотел, мог бы доучить и французский.