Прошло пятнадцать лет. За эти годы многое изменилось. Канисенство процветало. Через городища канисенства проходил торговый путь. Много купцов стали останавливаться здесь. Спросом пользовались места, где можно было поесть и переночевать. Мужчины трудились в лесу, а юноши занимались охотой или отправлялись с проезжавшими купцами в качестве охраны и помощников.

Дом канися стал еще больше. Народ любил Антвея и без напоминания платил дань в казну. У канисенства появилось свое войско, которое большей частью занималось охраной и проверкой торговых путей. Набор в войско был добровольным, потому что война до этих мест не доходила, а служба была престижной.

Все бы ничего. Все было бы спокойно и размеренно… Если бы не эта ночь…

Суета и крики царили в доме канися. Старой Марифе стало плохо, и она, задыхаясь, села в плетеное кресло. Молодые служанки бегали по дому с тазиками. «Сейчас родит! Сейчас родит!» – кричали они.

На втором этаже в большой родительской палате лежала Ратенька. Живот ее был огромным. Она стонала, закрыв глаза, в полубредовом состоянии. За левую руку ее держала Орьга, поглаживая лоб Ратеньки и пытаясь утешить. Повитуха Патьяна сидела в ногах Рати, иногда заглядывала под сорочку, хмурилась и тяжело вздыхала.

На разных лошадях к дому прискакали Антвей и муж Ратеньки по имени Ломан. В отличие от родителей Ратенька по своей воле вышла замуж. Ломан, будучи мальчиком, поступил на службу в войско к отцу. Отца Ломана звали Тирмон, он был другом Антвея. Именно Тирмон возглавлял набор и подготовку дружинников в прошлые годы. Не раз семьи собирались за одним столом, так и познакомились Рата и Ломан.

Спрыгнув с коней, Антвей и Ломан побежали в дом.

– Беги, узнай, что там! – сказал канись зятю, а сам остался воды испить.

Ломан ворвался в комнату к рожающей жене:

– Ну как она? Жива?

– Типун тебе на язык с кулак размером! – окрысилась на Ломана бабка Патьяна. – Что ты городишь? Пошел отсюда, мужикам здесь не место… Жива твоя Рата, скоро разродится.

Растерянный Ломан спустился вниз к канисю. Антвей обернулся к зятю и спросил:

– Ну как там? Жива?

– Жива… – ответил Ломан и плюхнулся на стул.

Антвей налил себе еще воды и спросил:

– Патьяна мальчика нагадала. Как назвать хотите?

– Да, Владом мальчишку назвать хотели… Ратенька хочет так, услышала где-то имя такое. Говорит, что хорошим владыкой будет… – ответил Ломан.

– Интересное имя… – одобрительно сказал Антвей. – Я такого и не слышал никогда. Ну ничего, сильное имя, помниться будет. Главное, чтобы хорошими делами помнилось.

Роды были тяжелыми. Несколько часов со второго этажа доносились крики Ратеньки. К глубокой ночи крик стих. Антвей посмотрел на зятя, тот заснул за обеденным столом. Канись не стал его будить. Антвей поднялся по лестнице, постучал в дверь, потом открыл. Мимо него пробежала молодая служанка.

– Я за Фириппом, извините… – сказала она.

– Что с Ратенькой? Зачем Фирипп? – посмотрев на Орьгу, спросил Антвей.

– С Ратей все в порядке… – ответила Орьга. – А вот ребенок…

– Что с мальчиком? – спросил Антвей, сделав несколько шагов вперед к тазу, рядом с которым стояли Орьга и Патьяна.

Орьга смотрела в удивленные глаза Антвея. Она взяла его за руку и сказала:

– Мы уже послали за Фириппом, он придет и все нам объяснит…

В тазу Антвей увидел не человеческое, а волчье дитя. Волчонок славно спал, свернувшись калачиком, и иногда облизывался во сне. Антвей попятился назад. В это время зашел Фирипп. Канись посмотрел на него и спросил:

– Что это, Фирипп?

Святой отец подошел к тазу, посмотрел и сказал:

– О, Боже, это волколак… В простонародье – оборотень. Нужно срочно писать в Мирвград…