На следующий же день Вацлав Дворжецкий «был принят в омский ТЮЗ актером с окладом в 405 рублей»[12].

Сегодня кажется невероятным, что вчерашнего политзаключенного, осужденного по статье 58.10 за групповую (!) антисоветскую деятельность, в принципе могли взять на работу в театр. Но здесь нужно помнить, что каторжная Сибирь до поры до времени была фактически островком свободы в Советской России. Дальше Сибири не сошлют, а Сибирь – родной дом, поговаривали омичи. К ссыльным и спецпоселенцам тут притерпелись: по воспоминаниям старожилов, в 1930-е «в городе были те, кто сидел, и те, кто их охранял. Больше здесь никого не было, не было и никаких театральных традиций. Создание омского театра началось с ТЮЗа и Вацлава Дворжецкого. Он был колоссально начитан, эрудирован, у него было чувство вкуса, стиля и умение организовать людей. И вот это – самое главное, потому что в городе без театральных традиций создать театр было крайне сложно, но он смог»[13].

Он смог создать и семью. Юную балерину-петербурженку, оказавшуюся в Омске, видимо, не от хорошей жизни (о корнях Владислава Дворжецкого с материнской стороны известно мало, но, как бы то ни было, «бывшим» оставаться в Ленинграде в 1930-е сильно не рекомендовалось), биография молодого актера не испугала, и в том же 1937 году они расписались.

Жили, как и все в то время, бедно, страстно, увлеченно, взахлеб. Много работали: жена вела балетные мастерские при ТЮЗе и при Доме пионеров, руководила нехитрыми танцевальными постановками в детских спектаклях. Муж был занят во всем тюзовском репертуаре – от «Хижины дяди Тома» до «Недоросля», от «Снежной королевы» до «Парня из нашего города», а кроме того, выезжал на гастроли в область, участвовал в предвыборной агитации, проводил праздники и различные массовые мероприятия. Около 1940 года согласился поработать в Таганрогском драматическом театре, еще с XIX века славившемся своей оппозиционностью: сто лет назад, в декабре 1845-го, поставил запрещенное цензурой грибоедовское «Горе от ума», в 1895-м – толстовскую, и тоже запрещенную, «Власть тьмы», а в середине XX века не побоялся пригласить на работу бывшего заключенного. Там – южное море, там – перспектива когда-нибудь выбраться из сурового Омска и перевезти семью ближе к теплу, к фруктам, ближе к родителям… Таисия с маленьким сыном ездили к Вацлаву в Таганрог. Правда, однажды поездка чуть было не обернулась бедой: ребенок в пути тяжело заболел, и к разгулявшимся на улице подросткам Вацлав вышел со словами: не шумите, у нас здесь умирает маленький мальчик.

Так лейтмотив то ли хрупкости жизни, то ли близости смерти в судьбе Владислава Дворжецкого обнаружил себя в первый раз.

Но тогда, в Таганроге, всё обошлось.

Поглощенный наконец-то складывающейся карьерой (и наученный горьким опытом: не влезай – убьет), Вацлав политикой подчеркнуто не интересуется. Да и зачем политика, если можно – играть! Сценические фотографии тех лет демонстрируют весь спектр преображений и перевоплощений артиста: от чопорного Советника в «Снежной королеве» Х. К. Андерсена – до мятежного Джорджа в «Хижине дяди Тома» Г. Бичер-Стоу; от бравого Севастьянова из «Парня из нашего города» К. Симонова – до интеллигентного Здобного в «Весне в Москве» А. Гусева. А как много еще не сыгранных ролей, нереализованных планов, насыщенных репетиций и готовящихся постановок!

Между тем в 1940-м начинается Финская война. Таганрог с его оборонными предприятиями объявляют режимным городом, и осужденный по 58-й статье Дворжецкий теряет право в нем находиться: