Франк настолько втянулся в авантюрную жизнь, что ни войны, ни революции не смогли его остановить. Продолжались эти похождения и при новой советской власти. В Кашире Франку пришлось отказаться от многих былых привычек, но не от всех. На «земельный капитал» он продолжал поигрывать в карты. Для любителей картежной игры имелись тайные заведения в частных домах. Одно из них называлось «вертеп», а другое «притон». Здесь шла откровенная денежная игра. Несмотря на свой опыт, Франк частенько проигрывал, его попросту обирали местные шулера, знающие кого можно потрошить, и «земельный банк» быстро пустел.

После каждого проигрыша Гуля горестно сетовал на то, как он неудачно прикупил, что банк сорвали, когда у него на руках имелись верные карты и прочее в таком духе. Шулера знали свое дело…

Иногда, на запрещенные уже революционными законами притоны и вертепы, милицией устраивались облавы. Тогда игроки молниеносно прятали деньги и карты кто куда мог: в носки, в горшки с цветами, в печи. Рассказывали, как однажды милиционер из облавы сказал Франку:

– А что это вы ложкой из пустой тарелки черпаете?

– Да я просто мух гоняю, – ответил Гуля, растерявшись при виде ворвавшейся милиции.

В другой раз, при настойчивом стуке в дверь, толстый Гуля полез в окно, но застрял:

– Лезу и не пролезаю, а сзади уже хватают за штаны!

В минуты отрезвления от картежного азарта Гуля, потерявший и все деньги, и земли, и усадьбу, порывался начать хлопоты о поступлении на работу в качестве крупье, одного из действующих московских игорных домов. Для такой цели он придерживал свой лучший костюм заграничного шитья, привезенный еще из Франции. Но однажды и эту последнюю надежду Гуля поставил на кон, желая отыграться наперекор невезению. Банк сорвали, и мечта о доходном месте крупье не осуществилась.

Некоторое время Гуля служил делопроизводителем в каширской тюрьме. Ему давали арестанта из трактирных половых для личных услуг, и тот сервировал ему стол по стародавнему образцу – с сияющим столовым серебром, белоснежными салфетками, хрустальными флаконами для специй. Но теперь на саксонских блюдах возлежала вареная кормовая свекла, а в хрустальных солонках содержался бузун – соль немолотая и черная. Однако Гуля умел смаковать и строил фантастические бутерброды из нарезанной ломтиками мороженой картошки, кормовой и красной свеклы. Такое сооружение выглядело столь же красочно, как блюда из омаров, подаваемых в каком-нибудь гастрономическом королевстве в старые добрые времена.

Но лакей из арестантов вскоре был отозван обратно за решетку, а сам Гуля покинул тюремное место, как персона нон грата, как элемент социально чуждый для столь благородного учреждения.

Невзирая на то, что Александр Александрович осуждал Франка за его неблаговидные делишки, Гуля всегда являлся на все тезоименитства, справляемые по старой традиции. Он, конечно, потускнел, но вид еще имел приличный и даже в последнее время пребывания Щеголевых в Кашире, то есть около 1925 года, сохранил дородность, сановитость, апломб и раскатистый голос, правда, уже скрипучий и до сих пор не потерявший немецкого акцента.

После отъезда Щеголевых из Каширы, Гуля продолжал влачить свое существование уже без «земельного фонда», поддерживаемый подачками Груши, ставшей работницей совхоза «Ледово». Дети жили с ней, и им, к счастью, не прививались наклонности отца.

С началом коллективизации, как и везде, здесь стали выселять всех, кто по предположению ГПУ мог бы подумать о возможности противодействия великому мероприятию, и Гуля загремел в места весьма отдаленные. Там он стал жить хоть и на свободе, но под надзором. Ему предлагали работу, но он предпочитал добывать средства спекулируя водкой. Он писал слезные письма своим старым приятелям, взывая о помощи. Щеголевы посылали ему малую толику, но они и сами жили далеко не роскошно. В конце концов, водочная коммерция Франка не понравилась местным властям и его без проволочек посадили уже по-настоящему. На том жизненная эпопея Г.Г.Франка бесславно закончилась.