Черная собачонка встретила их тем же заливистым лаем, что и накануне. Только сегодня она не вызывала у Лены желание пожалеть ее, а, наоборот, только злила. В окошке с голубыми деревянными ставнями мелькнула фигура. Видимо, Татьяна Петровна выглянула посмотреть, кто пришел. На крыльцо она вышла, радостно улыбаясь и приветливо раскинув руки.

– Девочки мои. Алёнушка, ты как? Анжелочка вчера тебе дозвониться не могла, я так переживала.

Анжела кинула укоризненный взгляд на подругу, Лена стушевалась, виновато опустила глаза. Боже, после всего, что она вчера наговорила, за нее еще и переживают.

– Простите, – пробормотала она и, получив толчок от Анжелки, подняла глаза и подошла ближе. – Простите, я вчера вам такие глупости наговорила. Это от неожиданности, я просто…

– Алён, не выдумывай, – перебила воспитательница, – я прекрасно все понимаю. Я тебя знаю как облупленную. – Она обняла девушку и поцеловала ее в раскрасневшуюся от стыда щеку. – Я знала, что ты остынешь и сможешь меня понять. Это ты меня прости. Но я и сейчас не имела права тебе это все рассказывать. У таких вещей нет срока давности.

Анжелка, как всегда нетерпеливо, перебила:

– А еще мы очень хотим чаю, – и показала рулет, – с чем-нибудь вкусненьким.

Татьяна Петровна улыбнулась и махнула на дверь.

– Вот ты у нас сладкоежка. Пойдемте, конечно.

Они сидели втроем, пили чай. Анжелка слопала половину рулета, Татьяна Петровна громко дула на чай и по-старчески причмокивала губами при каждом глотке. Лена смотрела на них с легкой улыбкой. Такие разные и такие родные. И нет никого роднее… Или?

– Татьяна Петровна, – Лене пришел этот вопрос в голову только сейчас, даже удивительно, но ни раньше, ни вчера она не собиралась его задавать, – а есть какой-то шанс узнать, кто моя мать?

Повисла тишина. Девушки смотрели на педагога. Та, вытерев губы салфеткой, сжала ее в руках. Она задумчиво смотрела на узорчатую скатерть. Возможно, помня вчерашнюю реакцию, уже боялась сказать что-то не то либо действительно не знала, что ответить.

– Ты знаешь, – наконец прервала она молчание, – я мало чем могу тут помочь. В принципе всю информацию, что мы знали, тебе рассказывали.

– Ну, не совсем всю, как оказалось. – Лена пристально смотрела на педагога.

– Алён…

– Я не в укор. Просто давайте с самого начала и максимально подробно. – Лена автоматически «включила» журналистские навыки и начала проводить блиц-интервью. – Как в детский дом попала, это мне понятно. В дом малютки в принципе тоже. Дата рождения в моих документах верная?

– Эмм… Конечно.

– Дальше. Камеры в роддоме тогда были? Куда запись шла?

– Да о чем ты?! О них тогда и не слышал никто. Да и какие там записи могли бы сохранить?

– Согласна. Но лучше все спросить. А как получилось, что мать моя была принята без документов? Я знаю, что она зайцем ехала, без билета. Но паспорт-то должен был быть?

– Должен. Но, видимо, его не было. Предоставить данные она наотрез отказалась, дело до скандала дошло. Но и на улицу ее выкинуть не могли, схватки уже, раскрытие. Куда ее девать? Решили: пусть родит, а там с милицией разберутся. Единственное, имя назвала, его они записали. – Татьяна Петровна пожала плечами. – Но ты же понимаешь, оно могло быть и вымышленным, раз она задумала бежать. А судя по всему, задумала она это изначально. Поэтому все, что знали врачи к приезду соцработников, – это твою дату рождения, имя мамы – Светлана. Ну и записка та самая, в которой она дала тебе имя и фамилию. Переписывать не стали.

– Светлана Невинная, – пробурчала Анжела и глянула на подругу. – Слушай, а если попробовать через Интернет найти? Ей тогда сколько было, матери этой?