– «…В спальне гардероб, встроенный в стену, раскрыт, одежда валяется на полу в беспорядке. Здесь же на полу туфли, сумки, чемодан импортный мягкий с разрезанной верхней крышкой… В кресле лежит подсвечник – трехсвечный шандал с обгоревшими более чем наполовину свечами… На полу восемь листов сгоревшей бумаги, пепел значительно поврежден. Здесь же валяются принадлежности скрипичных инструментов… В спальне разбросаны вещи, белье, на полу – 12 коробочек от ювелирных изделий…»

Лаврова положила на стол желтый металлический диск:

– Это «Диск д'Ор» – золотая пластинка, которая была записана в честь Полякова в Париже. Здесь собрана его лучшая программа…

– Прекрасно, – сказал я. – Что, перекур? Давайте передохнем, закончим общее описание и тогда составим протокол на каждую комнату в отдельности.

– А зачем отдельные протоколы?

– Перестраховка. Если мы с вами, Леночка, не справимся с этим делом, то хоть протокол надо составить так, чтобы и через десять лет следователь, взяв его в руки, представил обстановку так же ясно, как мы видим ее сейчас.

– Откуда такой пессимизм, Станислав Павлович?

– Это не пессимизм, Леночка. Это разумная предосторожность. В нашем деле всякое случается.

– Но ваша любимая сентенция – «нераскрываемых преступлений не бывает»?

– Полностью остается в силе. Если мы с вами не раскроем, придет другой человек на наше место: более талантливый, или более трудолюбивый, или, наконец, более удачливый – тоже не последнее дело.

– А если и тому не удастся?

– Тогда, наверное, нам отвинтят головы.

– Ой-ой, это почему? Перед законом все потерпевшие равны – независимо от их должностного или общественного положения. По-моему, я это от вас и слышала.

Я засмеялся:

– Я и не отказываюсь от своих слов. Но было бы неправильно, если бы мы позволили ворюгам безнаказанно шарить в квартирах наших музыкальных гениев.

– Понятно. А в квартире обыкновенного инженера можно?

Я с интересом взглянул на нее, потом сказал:

– Эх, Леночка, мне бы вашу беспечность! От нее независимая смелость ваших суждений.

– Подобный выпад нельзя рассматривать как серьезный аргумент в споре, – спокойно сказала Лаврова.

– Это верно, нельзя. Скажите, вам никогда не приходило в голову, что наша работа в чем-то похожа на шахматную игру?

– А что?

– А то, что нельзя играть в шахматы, видя перед собой только следующий ход. В шахматах побеждает тот, кто может намного вперед продумать свои ходы и их железной логикой навязать противнику удобную для себя контригру – чтобы она ложилась в рамки продуманной тобой комбинации…

– Какой же вы продумали ход?

– К сожалению, в наших партиях противник всегда играет белыми – первый ход за ним. Причем вопреки правилам ему удается сделать сразу несколько.

– Ну, е2–е4 он сделал. Какова связь с нашим спором?

Я задумался, будто забыл о ней, потом спросил:

– Не понимаете? Сейчас приедет хозяин квартиры – народный артист СССР, лауреат всех существующих премий, профессор консерватории Лев Осипович Поляков. Он, как вам это известно, гениальный скрипач. Теперь он еще называется «потерпевший». И подаст нам заявление, которое станет документом под названием «лист дела номер два». Вот тут мы с вами можем узнать, что есть еще один потерпевший… Этого я боюсь больше всего…

– Кто же этот потерпевший?

В прихожей хлопнула дверь. Я обернулся. В комнате стоял Поляков.

От нестерпимого блеска солнца болели глаза, и вся Кремона, отгородившись от палящих лучей резными жалюзи, погрузилась в дремотную сиесту. Горячее дыхание дня проникало даже сюда, в покрытый виноградной лозой внутренний дворик: каменные плитки пола дышали жаром. Прохладно плескал лишь вспыхивающий искрами капель маленький фонтанчик посреди двора, но у Антонио не хватало смелости спросить воды. Великий мастер, сонный, сытый, сидел перед ним в деревянном кресле, босой, в шелковом турецком халате, перевязанном золотым поясом с кистями, и мучился изжогой.