– А я, что, и правда, ничего бы не получила, если разведусь?

– Ну, только долю в комнате, и то мы бы Яшке отсудили. Этот кретин подписывать был готов все, не глядя, я договора менял буквально на лету, Зина все это предчувствовала, сама понимаешь. Ладно, гуляй! А, фамилию оставишь, или как?

– Да хрен его знает? А то будет две Измайловы, и еще третий. Нет Боречка, девичью возьму. Нашей мамочки. Или ты бери, моего папаши. Мигдаль Борис. А?

– Яш, ты ведь врешь, да? – Зина сидела около стола и втыкала булавки в поролоновую подушечку, – я не понимаю, Яш, чего ты хочешь? Чего? За тебя все время кто-то решает, а ты – сам?

– Зин, – Яша убрал руку с колена Зины, – а меня, вообще-то кто спрашивает? Сначала мама говорила – что мне делать, потом – бабушка, потом меня взяли, и перевезли со старой квартиры в Черемушки, отдали в школу! Меня спрашивали? Хочу ли я в школу? Мама вышла замуж и уехала, а она спросила меня? Яша?! – он заверещал тоненьким голоском, – сыночек? А тебе без мамочки будет скучно? Может быть, ты, Яшенька, хочешь уехать со мной? В Эйлат? В Ашкелон? Нет! Моим мнением не интересовались. И государство не интересовалось – хочу ли я в армию! И ты, Зина… ты спросила меня?

– О чем, Яша?

– Да все о том же! Хочу ли Я этого ребенка? Почему ты не пришла и не сказала – Яша, я беременна, ты как? Какие у тебя, Яша, планы? На будущее?

– Яша, – Зина смотрела на него во все глаза, – Яша, ну, как же? Это же наш, НАШ, ребенок? Как можно его – хотеть, или нет, когда он есть?

– Да нет его, – зло бросил Яша, – нет. Но он – будет. Потому что ТЫ этого хочешь. И я должен развестись с Магдой, хотя мне она вообще не мешает, мне по хрен, жена она мне, или нет. Но я выполняю твою, Зин, волю. И я понимаю, сейчас подключат мою мамашу, бабулю, твоих, и все будут кричать – ах, подлец, Яшка, мерзавец! А ты спроси меня – чего я хочу!

– И чего ты хочешь? – Зина воткнула крестом булавки на подушечку. – Донеси, а то я не в курсе.

– Я? – Яша достал сигарету, размял в пальцах, бросил. – Я хочу покоя. Я хочу тишины. Я хочу, чтобы вся квартира была моей, все комнаты. Я хочу жить так, как я хочу – если тебе угодно, в башне из слоновой кости! Хочу работать, рисовать, лепить, шить – не знаю. Писать, петь, танцевать – что угодно! Не зависеть ни от кого. Хочу ездить по миру, хочу увидеть все, о чем читал. А потом, ну… я бы вообще свалил отсюда. Я хочу слепить из кирпичиков свой мир. Свой! – Яша замолчал, понял, что слишком увлекся, развел руки в стороны. – А ты хочешь ребенка. А это крик, это – ну, пеленки, соски, коляски. Каши там, ну, что еще, все? Умильные лица, уси-пуси, да ты сама видела, во что превратились наши одноклассники. Я таким быть – не хочу. Потом, может быть. Но не сейчас.

– Ну, что же. – Зина поднялась и даже отвела в сторону руку, словно желая отвесить Яше пощечину, – я поняла. Спасибо. Да, Яш, Магда как раз твой вариант.

– А твой, я так понял, Боречка?

Зина сглотнула, открыла дверь, вышла из комнаты. Марина, которая подслушивала в коридоре, бросила:

– Мудак, он, Зин Валерьевна, правда?

– Как и все остальные, – Зина сняла с вешалки плащ, – переживем, в конце концов, мою бабушку тоже отчим вырастил.

– Борь, не знаю, – Зина никак не могла улечься поудобнее, ломило поясницу, телу было так неудобно, как будто каждый предмет причинял ему боль, – я не вижу смысла с ним разговаривать. Ну, что? Убеждать его? Заставить силком жениться на себе? Заставить полюбить ребенка? – Зина попыталась выпрямить спину и вдруг ойкнула. – Борь, мама, ой, мамочки…

В московский роддом №25 Зину привезли на «Скорой». Можно было бы и в частный, элитный, и в «Кремлёвку», с деньгами проблем не было, но Зина твердо сказала – на Фотиеву. Там, в общей палате на шесть коек, она и пролежала до родов. Зина попросила передвинуть кровать так, чтобы был виден спуск с горки – по этой тропочке спускались и те, чьи жены лежали на сохранении, и счастливые отцы. Под окнами постоянно кричали, мимо окна пролетали веревочки с привязанными на конце письмами, а вверх медленно тянулись пакеты с запрещенными передачками. Мужчины были разными. Счастливые, в основном. Пьяные – частенько. Приходили компании, родственники за стеклом – беззвучно кричали, прыгали, махали руками. Яша, которого так ждала Зина, не пришел. После Нового года прилетел Борис, и их с Зиной расписали в кабинете главного врача. Обручальное кольцо от Tiffany – платина, бриллианты и сапфир – никак не хотело влезать на распухший Зинин палец, и Борис, смешно сморщившись, поцеловал безымянный палец и сказал, – что палец – негодяй, вне всякого сомнения, и за это его брат, мизинец, будет носить кольцо, пока тот – не одумается. Борис был убедительно галантен, влюблен, покорил весь персонал больницы, и только пожилая врач-акушер, выпустив струю горького папиросного дыма в форточку, сказала молодой коллеге – он слишком хорош, чтобы быть настоящим мужиком…