Солнце медленно выглянуло из-за горизонта. Его первые лучи упали на землю, согревая её, прогоняя холод минувшей ночи.

В сарае старой фермы, расположенной в низине между гор, спал мальчик. Свернувшись в клубок, он, оборванный и грязный, лежал на посеревшей от времени соломе. Плечи его сжимались и дрожали не столько от ночной прохлады, сколько от тревожного сна. Бледные худые руки прижимали к груди ноги мальчика. Страх искажал лицо ребенка, а синие следы побоев, видневшиеся на спине сквозь дыры в тунике, выдавали его причину.

Несколько обветшалых строений, загоны и грязные навозные лужи – вот всё, что представляла собой ферма. Она принадлежала старинному сенатскому роду, владевшему кроме неё ещё большим поместьем южнее Маркианополя[3]. Некогда благородная семья имела в Нижней Мизии[4] куда больше: на душистых лугах паслись тысячи овец, выращивая хлеб, на полях трудилось до двух тысяч рабов и колонов – зависимых земледельцев-арендаторов. Нашествия варваров, эпидемии и мятежи сделали свое дело. Полусгнившая ферма и одно поместье были тем немногим, что смог сохранить римский род в придунайской провинции. Неспокойное было время.

Птицы заливались множеством певучих голосов.

– Христос послал новый день! – простонала толстая женщина, спавшая на грубом подобии кровати. – Тьфу! – сплюнула она и зевнула. Звуки за стеной раздражали ее.

Резная икона в углу жилища смотрела на нее большими очами, разукрашенными голубой краской. Красный хитон на божестве был изгажен насекомыми. Рядом на обмазанной глиной стене сидел большой зеленый жук, шевеля длинными усами.

Жена старшего пастуха проснулась с трудом. Отмахиваясь от мух, она выбралась из темного, пропахшего гнилью дома. Слепящий свет остановил её на пороге. Женщина потёрла кулаками заспанные глаза и, покачиваясь, подошла к столу. Она взяла глиняный кувшин и сделала несколько жадных глотков. Потом со стоном потянулась и, оглядевшись, закричала изо всех сил:

– Проклятый мальчишка! Амвр!

Никто не ответил на зов женщины.

– Эй! Амвр! – повторила она имя маленького пастушка своим хрипловатым грубым голосом. – Сколько я могу тебя звать! Вставай и иди сюда, бестолочь. Иди или я разозлюсь и размозжу тебе голову, богом клянусь! Слышишь меня?

От пронзительного звука мальчик, спавший в сарае невдалеке, мгновенно открыл глаза. Он быстро поднялся и, не встряхивая одежды, вышел навстречу резкому свету. Всё тело его ломило от боли, голова гудела, руки не слушались и безжизненно висели.

– А-а-а, вот и наш светлый господин! Я зову тебя уже полдня, бездельник! Слышал ты меня? Не прикидывайся глухим! Слышал?!

– Нет, я спал, – тихим испуганным голосом ответил ребенок.

– Ты спал? Хорошего же помощничка мне дали. Может, ты еще видел сладенькие сны про свои безделья? Или тебя посетили святые?

– Нет, ничего такого не было… – растерянно пробубнил ребенок.

– Иди сюда, бесстыжий найденыш! – грубо оборвала его тетка. Щеки ее тряслись от каждодневного утреннего гнева. – Иди, иди! Ну?! Ползаешь словно черепаха…

Мальчик приблизился к женщине, не поднимая глаз. «Сейчас!» – сказал ему внутренний голос, и веки малыша сжались. Жена пастуха с размаху ударила его по голове. Все зазвенело в ушах ребенка, но он устоял на ногах. Боль не была чем-то новым для него, гораздо острее мальчик чувствовал голод. И он сейчас безжалостно грыз его изнутри.

– Ну, вот теперь-то ты проснулся, наконец?!

Он не смог ничего ответить. Звон застыл у него в висках.

Женщина показала гнилые зубы в довольной ухмылке.

– Давай, отнеси моему мужу и братьям вина, – сказала она с удовольствием в голосе, – пока оно не прокисло в моём брюхе. Я сама всё выпью, если не будешь шевелиться, и тогда мой муж тебя изобьет как вора. – Она почесала под левой грудью и снова зло усмехнулась. – Понял, что я ему про тебя скажу, бесстыжая тварь? Шевелись!