Наёмники потревожили мурри и получили наказание. Мне не было их жаль, но от увиденного стало дурно и едва не стошнило. Хотелось бежать, но ноги едва держали. Некоторое время я сидела рядом с телом практически незнакомого мужчины, пытаясь понять, что делать дальше. Мне было страшно. Вся красота ночи, вся моя радость от спасения разбились о реальность. Я одна. Мне холодно. Мне некуда идти. Мне бы стоило снять с наёмников одежду и переодеться в сухое, но я боялась, что яд мурри убьёт и меня. Да и от одной мысли, что мне придётся трогать мёртвых и надеть их пропахшие чужим потом и запахом вещи, тошнота вновь подступала к горлу.

Тьма вокруг сгущалась. Я поняла, что у меня почти не осталось времени. Если я не найду карету, в которой меня привезли, ночевать придётся здесь, рядом с трупами, рядом с мурри, в лесу, который – да, я ещё не знала почему – называют поющим. И знать не хотела. Там было страшно! Всё это оказалось слишком. Но я теряла время и не двигалась с места… Страх и холод, липнущий ко мне мокрым платьем, принизывали тело. Меня мучал вопрос: «Сколько было наёмников?». Я пыталась вспомнить голоса, что доносились до меня в полусне по дороге сюда. Двое или трое? Кажется, их было трое. Или всё-таки двое? Нет, трое. И один отдавал приказы. Или мне всё привиделось. Не помню. Не помню! Я тёрла виски. Сомнения терзали меня. По щекам потекли слёзы. Они обжигали. Чего стоит моё спасение, если я по собственной воле собираюсь прийти в ловушку. Перед глазами то и дело возникало видение, как я забираюсь в карету, а в ней спит наёмник. И, словно услышав моё дыхание, он открывает глаза, гадко до отвращения ухмыляется – рывок – и он хватает меня за руку железной хваткой. И я надеваю невидимые оковы навсегда. Пленница отца и рабыня нелюбимого мужа.

В лесу было ужасно тихо. Лишь изредка скрипели на ветру старые осины и сосны, а мои зубы стучали всё громче. В какой-то момент я не выдержала, встала с земли и, обхватив себя двумя руками, пошла. Уплотняющаяся тьма вокруг подгоняла меня, и я уже почти бежала. Где-то впереди мне почудилось фырканье лошадей. Вот и светлое пятно средь листвы – знакомые очертания экипажа.

Я замерла, надеясь, что не наделала слишком много шума, отчаянно убеждая себя: «Третий наёмник лежит в какой-нибудь яме, отравленный мурри. Я просто его не нашла. Он мёртв». Никогда ещё я не желала смерти другому человеку так, как в тот момент. Сердце отчаянно билось. Может, ещё не поздно повернуть назад? Что меня ждёт там, если сделать ещё шаг? Все мышцы напряглись, я готова была рвануть назад.

И вдруг всего в паре метров от меня хрустнула ветка под чьей-то ногой.

Я едва не лишилась чувств, всё оборвалось внутри, словно меня пронзило молнией…

– Эмилианна?

Голос был слишком знаком, но от испуга осознание, кто стоит передо мной, пришло не сразу. Он выступил из тени деревьев. И я обомлела.

– Илия?

В следующий миг мужчина бросился мне в ноги и, обнимая мокрые лохмотья, в которые превратилось моё платье, стал сбивчиво и быстро говорить:

– Многоликий, ты услышал меня! Эмилиа, ты жива! Я успел! Я так боялся опоздать. Я отправился за вами, как только узнал, но меня быстро хватились. Ваш отец выслал за мной погоню. Я так боялся опоздать. Мне с трудом удалось отбиться…

Он поднял на меня взгляд, и я опешила. Мой добрый Илия. Он служил мне столько лет, сколько я себя помнила, но никогда ещё я не видела его таким, не видела столько страсти и горечи, столько любви и отчаяния в его глазах, столько мольбы и надежды. Я осторожно коснулась его кудрявых тёмных волос, тронутых у висков сединой. Увидела следы побоев и свежие ссадины. Рубашка местами была разорвана. Он словно не замечал всего этого, не отрывая от меня странный горячий взгляд: