Увы, все случилось не так. Мой отец, был целеустремлен только в курении табачных листов, лени и тайным посещениям непотребного дома, расположившего все оттенки разврата на окраине города.

Ростом он пошел в Матильду, а не в рослого Гордона, казался плюгавым и незаметным. Больше всего он любил размеренный образ жизни, редко срывался на крик и часто разрешал мне многое, дабы я не жужжала над ним как надоедливый пискун.

Отношения у нас были сносные и вполне неплохие. Алистер жил в своем мире дурмана от табака, а я в любви к плодовым. Наши миры не пересекались и не бились друг об друга.

– Ты вернулась, – левый глаз отца зашелся в подмигивании. Он заключил меня в свои худосочные объятия, от которых моя голова закружилась. Дело было не в крепости мышц, а в запахе табачных отдушек, коими провоняла вся одежда Алистера.

– Отец, – улыбка коснулась моего напряженного рта, – не могла дождаться, что этот день настанет. Как здоровье? Мигрени отпустили вас?

Алистер быстро высвободил меня из отеческой хватки. Порыв отеческой любви можно было назвать завершенным.

– Теплые месяцы действуют на меня удручающе. Духота давит на сосуды.

– Хм, – хлопнула я глазами, – вам нужно было составить мне компанию в мерзлые земли. Озеро Эа лечит все недуги. Не правда ли, дедуля?

Дед косо поглядел на нерадивого отпрыска.

– Боюсь, здесь уже ничего не переделаешь, – не скрывая своего пренебрежения, дед уселся на главное место, расправив салфетку.

Алистер моментально дернул галстук и забегал глазами, в поисках новой порции табака, чтобы убежать от реальности, в виде деспотичного Гордона Стейджа.

Я тоже села на свое место и только решила с жадностью рассмотреть закуски, как в столовую, увешанную антикварными тарелками, чуть ли не до потолка, украшенного потрескавшейся лепниной, вплыла как дирижабль молчаливая Агнесс.

Агнесс, Андромеда и Алистер, были единокровными наследниками деда.

Все трое были настолько разными, что порой я задумывалась, как три таких ребенка могли уродиться у столь серьезного деда.

Ни один не был похож на него характерами.

Алистер был прожигателем жизни. Андромеда заносчивой, откровенной и развратной, а Агнесс, можно было назвать целомудренной непорочностью и энциклопедией запретов.

Больше всего, меня допекала именно она, решившая что сможет воспитать меня в канонах веры, терпимости и чистоты.

По молодости, Гордон сумел спровадить ее на церемонию обмена брачных чаш, но спустя год ее супруг отправился к богам, видимо не выдержав целибата и воздержанности от похоти.

У Агнесс, даже расцветший куст глицинии казался полным разврата.

Женщина считала, что во мне сидит бес, его надо изгонять всеми возможными способами и посему часто гоняла меня в молельный дом на исповеди и слушанья молитв.

Именно она, нашептала Гордону на ухо, что мне будет полезно провести время вдали от дома, в холоде.

Одетая в темное платье из неприметной синей вискозы, застегнутое по самое горло, она уселась напротив меня, вперившись своими черными глазами. Внешностью она пошла в деда. Только волосы были с синим отливом, вечно собранные в высокую прическу и заколотые шпильками.

Трапезы фанатичная тетка, посещала регулярно и не было ни одного раза, когда мы не бодались с ней при встрече.

– Худоба пошла тебе на пользу, – высказалась она заместо приветствия, – не все же объедаться до неприличия.

– И вам доброго дня, тетушка. Успела соскучиться по запаху ладана, спутнику вашей жизни.

Гордон кивнул Эдмунде, разрешая начать обслуживание.

Перед носом поставили тарель с фаршированным морским угрем и подливой.

Я вздохнула. Морские гады не были моим любимым видом трапез, но все же лучше, чем топленый жир в тарелке. Я бегло осмотрела стол, где в убранстве хрупкого фарфора, углядела бланшированные огурцы, овощную нарезку из моркови и свеклы под маслом, спаржу в приправе и тушеного лепура (кролик) в холодной подливе. Чуть правее дымились пирожки. Не дожидаясь разрешения, я быстро добавила себе в тарелку все то, что было съедобным и даже носом не повела, наплевав на взгляд Агнесс, полный укоризны. Дед молчал, не обращая внимание на мои манеры, явно свыкшийся с тем, что в его семье все ненормальные.